Хумаюн, к которому послали гонца в Самбхал, оказался единственным из сыновей, находившимся достаточно близко, чтобы успеть к одру болезни отца. Император в предсмертном забытьи постоянно повторял имя одиннадцатилетнего Хиндала, направлявшегося к нему из Лахора, но это явно не носило политический характер, а лишь выражало желание увидеть Вениамина их семьи,[18]поскольку Бабур снова и снова спрашивал, какого роста достиг теперь мальчик, и внимательно разглядывал приготовленную для царевича одежду. Кажется совершенно ясным, что, если Бабур и разделял в какой-то степени сомнения своих приближенных насчет способности Хумаюна править империей, он, тем не менее, был тверд в своем намерении оставить престол старшему сыну.

Император скончался 26 декабря 1530 года. Путь жизни Бабура со всеми его взлетами и падениями, начиная с крохотной Ферганы и кончая Хиндустаном, сам по себе обеспечил ему место младшего члена в лиге его великих предков Тимура и Чингисхана, однако тщательность и прямота, с которыми он воспроизводит свою личную одиссею – от разбойника царской крови, готового к любой авантюре, до императора, с восторженным изумлением взирающего на все подробности своих владений, придают ему дополнительное достоинство, которого удалось достигнуть очень немногим деятелям подобного рода. Сама его книга стала сильным и благотворнейшим источником вдохновения для его наследников. Пристрастные читатели семейной истории, они находили в ней наиболее личное отражение их собственных обычаев. С бесспорным уважением они сознательно подражали Бабуру. Джахангир написал очень похожую книгу о собственной жизни; Шах Джахан по доброй воле скопировал жест Бабура, вылив на землю вино накануне решающего сражения. И что еще более важно, несколько поколений Великих Моголов следовали концепции правления Бабура, которая по меркам того времени была безусловно либеральной. В своих мемуарах он многократно и убежденно повторяет, что побежденные противники более склонны к миролюбию, нежели к вражде, если ими впоследствии разумно управляют, и что сподвижников правителя следует строго и неукоснительно удерживать от неоправданно жестокого обращения с местным населением. То был постулат, который сыграл важную роль в великие дни империи Моголов.

Бабур вначале был похоронен в Агре, в саду на берегу Джамны, но он выразил в своем завещании волю, чтобы последним местом его упокоения стал любимый сад в Кабуле. Тело Бабура оставалось в Агре по меньшей мере девять лет, но где-то между 1540-м и 1544 годами его перевезли в Кабул из Хиндустана, управляемого тогда Шер-шахом, победителем Хумаюна. Могила в Кабуле расположена в саду на ступенчатом склоне, на высокой террасе, где Бабур любил сидеть, наслаждаясь пейзажем своего маленького царства, которое всегда считал родным домом. Двое из его детей, Хиндал и Ханзада, похоронены поблизости, на той же террасе. Некоторые из его потомков, Великих Моголов, сделали благочестивые добавления к могиле Бабура. Джахангир установил в изголовье простой каменной плиты мраморную стелу, Шах Джахан – изящную, тоже мраморную ограду, а на нижней террасе велел построить беломраморную мечеть. Весь ансамбль являл бы собой изумительный мемориал на открытом воздухе, но, к несчастью, нескольким нынешним чиновникам пришло в голову защитить долговечный мрамор, соорудив над мемориалом до нелепости несовместимую с ним надстройку, похожую на дорогостоящую автобусную станцию с покатой красной черепичной крышей и мансардным окном, – все это вопреки ясно выраженной в завещании воле императора не воздвигать крышу над его могилой. Бабур, который, как и Джахангир, был самым страстным садоводом среди Великих Моголов, был бы донельзя разочарован современным состоянием своих террас, запущенных и частично отведенных под временные постройки и огромный бетонный плавательный бассейн. Сегодня, как, вероятно, и в последние два столетия, романтическая запись Бабура о могиле в любимом саду забыта. Но нет сомнения, что рано или поздно, при постоянном росте туризма на всей территории бывшей империи Великих Моголов, в Кабуле найдут разумным отдать ему должное.

Говорят, что последние слова Бабура, обращенные к Хумаюну, были такие: «Не причиняй зла твоим братьям, даже если они того заслуживают». Впоследствии историографы Хумаюна приводили эти слова по поводу каждого из многих случаев, когда он проявлял необъяснимую иными причинами мягкость по отношению к троим своим непутевым единокровным братьям Камрану, Аскари и Хиндалу. То был фатальный совет для человека, от природы столь склонного к сентиментальности, как Хумаюн, поскольку он придавал чисто внешнюю видимость сыновнего послушания столь им любимым слезливым сценам семейного примирения. Когда он, беспомощный, приехал в Персию как беженец и от своих настоящих врагов в Индии, и от братьев в Афганистане, шах спросил, что вынудило его предпринять подобный шаг. Хумаюн не задумываясь ответил: «Вражда моих братьев». Он мог бы добавить, что его собственное нежелание противостоять этой вражде. История его правления полна сцен, во время которых его братья, после очередного мятежа, являлись к нему вымаливать прощение, в знак покорности и смирения повесив, совсем не по-воински, сабли себе на шею; Хумаюн, со слезами на глазах, поднимал их, усаживал за праздничную трапезу, осыпал подарками и тотчас назначал на очередные высокие должности. Наставление Бабура было столь полезно ему и его историографам именно потому, что служило скорее оправданием, а не объяснением его поступков.

Хиндустан, оставленный Бабуром Хумаюну, был прекрасным, но шатким владением. К моменту смерти Бабура завоевание страны длилось уже четыре года, и присутствие Моголов все еще оставалось не более чем военной оккупацией, которая при Бабуре удерживалась в основном благодаря его личной славе как победителя двух самых могущественных правителей, султана Ибрахима и Рана Санги, и благодаря преданности его сподвижников, относившейся только к нему лично. Хумаюн не обладал этими преимуществами, а преданные сподвижники теперь распределились по выбору между троими его братьями. В довершение всего вряд ли можно было найти личность менее подходящую для решения такой сложной задачи, как сохранение новых владений династии. Хумаюн был достаточно смелым, что он не раз доказал в битвах своего отца, но не обладал способностями стратега. Одна из его слабостей состояла в том, что после выигранного сражения или захвата славной крепости он неизменно находил наиболее привлекательными первые плоды победы, а не возможные долговременные выгоды, и устраивался на долгие месяцы с удобствами, предаваясь таким своим удовольствиям, как вино, опиум (он принимал его в виде шариков, запивая розовой водой) и поэзия. Он был суеверен до смешного. Никогда не вступал в дом или мечеть с левой ноги, а если кто-нибудь при нем так делал, он приказывал тому выйти и войти снова. Бабур однажды принял важное решение на основании астрологического прогноза, но тотчас раскаялся в этом и написал: «Я теперь понял, что предсказания эти ничего не стоят». Хумаюн долгие часы проводил, пуская стрелы с обозначенным на одних своим именем, а на других – именем персидского шаха, пытаясь судить по тому, где стрела упадет, какой из двух народов сильнее. Он несомненно обладал определенным обаянием и благодаря собственному слуге, который впоследствии написал о нем книгу, сделался вошедшим в поговорку персонажем. Однако обаяние Хумаюна носило почти детский характер и сочеталось с ошеломляющей сентиментальностью. Его сестра Гульбадан описывает невероятную сцену, которая разыгралась после того, как младший брат Хумаюна Хиндал убил одного из любимых советников императора, почтенного старого шейха, и после этого бежал из Агры. Хумаюн посетил мать Хиндала, которая находилась в обществе Гульбадан и еще четырех женщин из ее окружения. К величайшему изумлению всех этих дам, он принялся клясться на Коране, что не питает зла к Хиндалу и хотел бы, чтобы тот вернулся в Агру. Говорил, что не отречется от своей клятвы и хотел бы просить мать Хиндала съездить за ним и привезти назад.