и пьют? И не косеют? А пить да не косеть — так зачем пить? Парни, давайте остатки, пойду на водку менять.

— Меняй! — кричал Деляров, напившийся из жалости к потраченным деньгам. — Тару и нетто меняем на брутто!

А Кирпиков уже давно не пил. Морщась, он вздрагивал от шлепков Афони по спине. «Вот был мне звонок, — думал он, — и я хотел начать жить сначала, а ничего не получается, и если это никому не нужно, то у меня ничего не выйдет. Они рады, что я готов выпить, и всем лучше, что я буду как прежде, хотя прежде мне было плохо. Они отделывались от меня бутылкой, это была плата, а того, кому платят, всегда ставят ниже себя. Ведь дело не в питье, дело в унижении. Как выносили мне на крыльцо стакан, луковицу. «Спасибо вам, Александр Иваныч». Как я выпивал, шутил шутки, и вслед мне: «Ты к кому теперь, Сашка?»

Афоня сходил домой и вернулся победителем. Деляров пытался встать на голову, так как по режиму пришел час тренировки кровообращения.

— Светленькой!

— Не буду, Афоня. — Кирпиков отвел стакан.

— Лишаетесь права голоса! — снизу вверх крикнул Деляров. — Без права переписки!

— Афоня, — спросил Кирпиков, — ты купил бы мебель за три тысячи рублей?

— А кто сомневается?

— Да я.

— Хошь, — сказал Афоня, — мешок денег покажу?

— Покажи.

— Выпей, тогда покажу.

— Не буду.

— Слышь, — сказал Афоня Делярову, — брось физкультуру. Сашка не пьет, в умные записался.

Деляров встал на ноги.

— Попрошу документы, — приказал он Кирпикову и отработанным жестом протянул руку. — Попрошу. — В сумерках рубиновым светом горела багровая лысина. — Три раза не повторяю. — Лицо Делярова краснело теперь уже от усердия. — Попрошу. Разговаривать будем в другом месте.

— Со стороны кто бы зафотографировал, — сказал Кирпиков.

— Александр Иванович! — вдруг узнал его Деляров. — Мы в расчете? Попрошу расписку. В счет угощения занесите осеннюю уборку. Подпись, число. Печать необязательна.

— Так и не выпьешь? — спросил Афоня.

— Время не теряй. — Кирпиков пошел к мерину, разобрал вожжи.

— Меня спасет природа, меня оживит земля, — бормотал Деляров, садясь на борону. Хорошо, что борона оказалась книзу зубьями.

— Простынешь, — предупредил Кирпиков.

— Не вижу смысла, — отвечал Деляров.

Он засыпал. Грезилась ему широкая пойма реки, и вся — его. И идет он, Деляров Леонтий Петрович, вдоль редиски, капусты, укропа, хрена, урюка и огурцов и включает на грядках цену: 2 руб., 3 руб., 5 руб., 10, 16, 32, 700, 800 и так далее в накопительной прогрессии. Идет он, солнце светит, и уже грядок не видно, сплошные цифры, сплошные нули. «В очередь! — говорит Деляров. — В чем дело? По одному. Указываю пункты быстрого прохождения для вашей пользы: фамилия, инициалы, происхождение, род — занятий. Начинаем. Кто? Картошка. Род занятий? Картошка. Происхождение? Из-за границы. В землю! Следующий! Картошка! Происхождение? Из картошки. В землю! Следующий! Картошка! Туда же! Следующий!»

Все кружилось, туманилось в сознании Делярова. Он командовал, а на самом деле покоился на холодной, губительной для здоровья весенней земле, именно той, которая должна была спасти его.

— Питухи! — презрительно выразился Афоня. — И водка есть, а выпить не с кем.

— Как не с кем? — сказал, выплотняясь из мрака, Зюкин.

— Ва-ся! Держи.

— Собаку бы мне, — сказал Вася, приняв стакан и заранее вздрагивая. — Или бы хоть щенка.

После обилия собак, виденных у Зюкина, и после такого заявления Кирпикову стало интересно, и он попросил у Васи объяснения. Тот начал издалека:

— Меня с детства лупят. Отчим лапти плел, так колодкой по башке зафугачит, — каждый раз помирал. Поэтому я и маленький, по голове ж нельзя бить — от каждого удара ребенок сседается на мачинку.

— Ты короче, — недовольно сказал Кирпиков, — а то даешь вводную.

Он невольно вспомнил, что и сам под горячую руку «учил» детей. «А меня разве не учили? — оправдал он себя. — Как еще ребра-то целы».

Позволив себе роскошь вступления, Вася перешел к истории вопроса. История была известна: жена его бьет, когда он возвращается пьяный.

— А у меня баба дело туго знает, — весомо сказал Афоня, — я мужик молодой, денежный, и она не выщелкивается.

— Я свою раскусил, — продолжал Вася. — Она по той собаке такой траур закатила, сверх нахальства. Обо мне бы хоть вполовину так пострадала в дальнейшем. Я помянул на законном основании, захорошел, да и ушел и… не с вами добавил? Ну, не важно. Домой иду, гляжу — собака. Думал, воскресла.

Афоня хлопнул в ладоши и показал Кирпикову на Васю: артист! Поглядел с сожалением на Делярова, эх, не слышит, и пошевелил его; тот пробормотал:

— Хорошо тому живется, кто записан в бедноту…

— Будете слушать? — обиделся Вася.

— Как же! Закуси. — Афоня протянул перья зеленого лука и сказал: — Дочери дали задание: вырастить лук и с линейкой наблюдать, на сколько идет вверх. Я говорю: наблюдай, но посади побольше. — И захохотал.

— Ну так вот, воскресла не воскресла, взял на руки, тяжелая, гадина, поднес к столбу, лампочка на нем горит, гляжу — совсем не тот коленкор. А, думаю, пока разбирается, я спать лягу, лежачего не бьют. И вот, братья, — Вася тряхнул волосами, — получилось событие факта, если вру, бейте по морде лица.

— Ну!

— Собаку пожалела, меня не тронула. Я это дело задробил — сейчас, если выпью, только чтоб какую скотину чтоб с собой. На зеленый свет! — крикнул Вася воодушевленно. — Собак лучше меня кормит.

— Жить хорошо стали.

— Тут другое, — сказал Вася значительно. — Это они поднимаются до людей. Жена читала: травы поднимутся до животных, а животные до человека.

— А мы докуда?

— До бога.

— Сиди уж, Васька.

Кирпиков уж и не рад был, что остался. А выпил бы — и так же бы смеялся над Васиным рассказом, так же бы, как им, казалось, что выпивка оживляет. А в самом деле было противно. Мерин, понявший, что на сегодня пошабашили, успокоенно вздыхал.

Вася объявил:

— Начинаем наш маленький, но небольшой концерт. Мы с товарищем работали на Северной Двине, ничего не причиталось ни товарищу, ни мне, а также свое сочинение: «Посмотрите на меня, я маленьким родился, извините, господа, отец поторопился…»

Веселье разрасталось. Уже Афоня сообщил, что Васе много чести сидеть с ним, уже Деляров вскакивал и просил закрыть дверь на три оборота, уже прибегала дочка Афони, дважды он гонял ее за закуской, а под конец послал за гармошкой к Павлу Михайловичу. Но пришла Оксана и разогнала компанию. Мужа, однако, проводила без крика, и он ушел, ведомый дочерью.

Дочь, обзывая отца вождем краснорожих, говорила:

— За руль не смей, а то я знаю, что делать.

Оксана взялась за Васю, попрекая, что он тащит