мере, наиболее существенные, наиболее значительные в религиозном смысле, имеют чисто-мифический характер, что Нет ни малейшего основания искать под мифом о Христе какого-либо исторического основания. Если вообще существовала «великая личность», призвавшая к жизни новую религию, то это был не псевдоисторический Иисус, а Павел, который в глубинах своего возвышенного умозрения и этического творчества обрел силы, доставившие христианству победу над остальными соперничавшими р ним религиями. Без Иисуса возникновение христианства вполне объяснимо; без Павла его понять нельзя. Если, несмотря на это, Кто-либо продолжает верить в Иисуса, то запретить ему это, разумеется, нельзя. Но об ртом Иисусе мы совершенно ничего не знаем: в изображении исторического богословия он Является только тенью тени, Не больше. А потому самообманом является всякая попытка поставить образ этой «единственной в своем роде» мощной личности, существование Которой, мол, приходится признавать по соображениям «исторического свойства», в центре религиозного мировоззрения- «Иисус Христос» может быть великим и достойным поклонения, как религиозная идея, как символическое олицетворение сущности бога и человека, от веры в которого зависит возможность «спасения», но, как историческая личность, представление о которой выработано либеральным богословием, он занимает то же место, что и остальные «великие личности» основоположников религий мира, юн так же легко, как |они, может быть отменен, даже Легче, чем они, ибо, несмотря на все красноречие современных либеральных теологов, Иисус Христос является не чем больше, как образом, смутно вырисовывающимся в тумане предания.

Профессор д-р Артур Древс. Карлсруэ. Январь 1910 г.

Священные души египетских богов-спасителей перед огненным диском солнца.

Дохристианский Иисус.

«Когда ты увидишь мужа, неустрашимого в опасности, невозмутимого в страдании, счастливого вопреки всем превратностям судьбы, спокойного среди бури, разве ты не проникнешься к нему уважением? Разве не скажешь; ты: да, дух этого мужа есть нечто более высокое и значительное, чем то, что можно было бы предположить свойственным убогому телу, в котором он обитает. Это — божественная сила почила на нем, это — небесная сила движет его благородной, мудрой, поднявшейся над воем низменным, презирающей (все наши страхи и желания, душой. Этот муж столь велик, [что не мог явиться к нам без воли божества, поэтому он большей (частью своего существа тяготеет туда, откуда прищеп. Так же, как солнечные лучи остаются там, откуда пришли, хотя и касаются нашей земли, так и святой, великий дух, который ниспослан сюда, дабы мы ближе научились познавать божественное, хотя и общается с нами, но большей частью существа своего тяготеет к своему источнику. От этого источника зависит он, к нему постоянно стремится; у (людей он только гость, лучший и почтеннейший гость. Что же он такое? Это — дух, который полагается На собственное свое достояние. Истинным же достоянием человека является душа и совершенный разум (логос) в Ней, ибо человек — существо разумное; поэтому только тогда завершается внутреннее достояние человека, когда он выполнил свое разумное призвание».

Такими словами рисует римский философ Сенека (4 г. до Р. Х. —  65 г. по Р. Х.) идеальный образ великого и доброго мужа, призывая своих современников соревновать с ним в добродетели.

«Мы должны, — пишет Сенека, — где-нибудь разыскать праведника и иметь его постоянно пред глазами, дабы жить и действовать так, как если бы он смотрел на нас. Большая доля наших греховных замыслов осталась бы без осуществления, если бы все наши деяния имели свидетелей. Сердцу нашему необходимо иметь кого-либо одного, чей .образ освещал бы нашу интимную жизнь. Счастлив, кто чтит кого-либо одного так свято, что всю жизнь свою равняет по образу его, живущему в памяти. Нам необходим кто-либо, способный направлять наше поведение. Без руководящей Нити никакое наше заблуждение не может быть исправлено. Приобщись к духу высокого мужа и освободись от влияния толпы. Вдохновись образом прекраснейшей и возвышеннейшей доброты, Величие которой не в лавровых венках, а в поте и крови. Стоит только бросить взгляд в душу праведного мужа, и какой прекрасный образ, полный возвышенности и покоя, представится глазам нашим! Он весь сияет мужеством, справедливостью, рассудительностью и мудростью. Из него излучает свой блеск самая редкая добродетель — человечность. И разве тот, кому дано зреть такой образ, по возвышенности своей столь необычный среди людей, не остановится перед ним пораженный, как пред божеством, тихо молясь о разрешении созерцать его? А затем, подавленный величием этого образа, он после долгого немого и благоговейного созерцания разразится словами Виргиния: «Блажен ты, кто бы ты ни был, облегчи тяготы наши!» Нет никого, повторяю я, кто бы не воспламенился любовью, если бы нам дано было узреть этот идеальный образ. Ныне наши глаза, разумеется, многим ослеплены: но если бы мы хотели их очистить и освободить свое зрение от заволакивающей его пелены, мы бы увидели добродетель и под грубой оболочкой тела, и под гнетом нищеты, унижения и позора; мы узрели бы ее красоту и под грязным рубищем».

Настроение, получившее столь яркое выражение в этих словах, было очень широко распространено среди античного культурного мира к началу нашей эры. Мучительное чувство Ненадежности, бренности всего земного тяжелым кошмаром нависло над многими душами в эту эпоху. Повсеместная тяжелая нужда, конвульсии национальных государств под кулаком римского завоевателя, распад социального и политического строя, непрестанные войны и обусловленная ими высокая смертность, — все это толкало человека к уходу в себя; все это вынуждало его, потеряв надежду на внешнее благополучие, обрести опору в каком-нибудь возвышающем и бодрящем душу мировоззрении. Но античное мировоззрение уже изжило себя. Та наивная вера в гармоническую слияние природы и духа, та простодушная уверенность в реальности вещей, то, что было выражением юношеской жизненной силы обитавших вокруг Средиземного моря народов, давно и безвозвратно исчезло.

Дух и природа превратились в воззрении человека того, времени в две враждебных и несогласимые силы. Все попытки восстановить нарушенное единство натыкались на невозможность воскресить прежнюю цельность античного миросозерцания.

Бесплодный скептицизм, не указывавший никому никакого исхода, подрывал беспощадно внутреннюю и Внешнюю убедительность всего без исключения, лишал человека радости бытия. Взоры людей стали направляться со страстной мольбой и надеждой в далекую высь, в чаянии непосредственного осияния и «откровения» божественного. У людей возникло стремление в лице чуждого сверхчеловеческого существа обрести жизненную опору, нравственное руководство, способность воскресить былую уверенность. Многие видели воплощение этого существа в лице величественного императора. И очень часто не только простое низкопоклонство, Но и подлинная благодарность каким-нибудь царственным благодетелям, страстная тоска по божеству, по непосредственному лицезрению его, были причиной того