– Я тоже надеюсь, что доктор Мерсенне сумеет диагностировать заметный след от укола на его правом плече.

– Укус какого-то огромного экзотического паука? – предположила я.

– Больше похоже на укол огромной экзотической иглы, – возразила подруга.

– Иглы? Ты про шприц? Значит, его уже лечил доктор.

Ирен наклонилась и подняла мой почти нетронутый стакан с шерри с инкрустированного столика, где он стоял.

– Я так не думаю. – Она сделала глоток, размышляя вслух: – Я считаю, у нас на руках может оказаться смертельно больной человек, который заболел совсем недавно, поэтому даже сам об этом не знал.

– Насколько недавно? – спросила я, недоумевая.

– Когда он остановился на улице у кафе, чтобы посмотреть на нас. На самом деле я считаю, что он «заболел», потому что узнал кое-кого.

– Кого… кое-кого?

Ирен подняла мой стакан за мое же здоровье:

– Тебя, моя дорогая Нелл. Я должна тебя поздравить: ты привела самую аппетитную и, вероятно, опасную тайну прямо к моему порогу. – Она бросила на Годфри беззастенчиво-торжествующий взгляд: – К нашему общему порогу, мой дорогой. Теперь нужно постараться, чтобы наш гость остался жив, и узнать, кто пытается его убить и почему. И еще мы должны разобраться, почему наша великолепная Нелл с ее документальной памятью не узнаёт мужчину, который помнит ее так живо, что минувшие годы и, очевидно, дальние переезды не позволили ему обмануться даже на грани потери сознания.

– Он выглядит не совсем прилично, – запротестовала я, пытаясь объяснить, почему не следует ожидать, что мне запомнится такой человек.

– Это, – сурово заявила Ирен, – тебя не извиняет.

Коттедж в Нёйи постепенно вновь превращался во временное пристанище для нуждающихся незнакомцев. Днем я наблюдала из холла гостиной, как прибыл неизменно торопливый доктор Мерсенне и его быстро провели наверх. Мне это живо напомнило приезд в наши владения прошлой осенью Луизы Монпансье – взъерошенной, мокрой, на грани истерики и со свежей татуировкой.

В случае с Луизой наличие дорогого браслета на ее запястье послужило достаточной рекомендацией. А вот незнакомец в тюрбане мог представить в качестве личных вещей лишь европейское белье – по словам Ирен, – хотя оно вряд ли способно служить рекомендацией в приличном обществе.

Однако я и сама ощущала нетерпение, которое сопутствует кризисной ситуации. Мое беспокойство усиливалось от того волнующего факта, что мужчина, похоже, действительно был мне знаком – или, вернее, узнал меня. Предположение Ирен, что на человека незаметно напали прямо у нас на глазах – или за спиной, если говорить точнее, – вызывало еще большее беспокойство. Отсюда следовало, что сия неудобная персона не исчезнет из нашей жизни так же быстро, как появилась, – по крайней мере, пока Ирен не удовлетворит свое любопытство, выяснив личность гостя и причину тайного нападения на него.

Здесь необходимо включить архитектурное примечание. Хотя дом в Нёйи мы обычно называли коттеджем, он отнюдь не являлся тем убогим приземистым жилищем, которые в большом количестве можно найти в английской провинции. Наш коттедж представлял собой двухэтажную, несколько хаотичную постройку – как любое здание, в котором соединились черты прошедших веков. Здесь имелись узкие лестницы, низкие дверные косяки и полы, покрытые плиткой, камнем или широкими деревянными половицами. В доме было множество мансард и неожиданных укромных уголков возле окон, а кухня представляла собой жуткое помещение с каменным полом, напоминающее камеры пыток испанской инквизиции и заполненное коваными железными крюками вокруг массивной жаровни в человеческий рост, идеально подходящей для приготовления свиньи на вертеле. Многочисленные спальни гнездились наверху под оцинкованной черепицей крышей. Все здание в целом доказывало французскую способность сочетать громоздкость и уют. Должна признать, что находила это разумным.

Итак, у нас было достаточно места для любого неприкаянного негодяя, которому посчастливилось попасться на пути Ирен и вызвать ее любопытство. Я тоже испытывала некоторый интерес, хотя подруга часто обвиняла меня в том, что я бываю ленивее Люцифера после его гастрономических визитов в окрестные поля, но я держала себя в руках, несмотря на избыток суеты и хлопот.

Наконец мое терпение было вознаграждено. На старой лестнице раздалась череда шагов – сначала спустился доктор, а потом мои друзья. Я демонстративно погрузилась в «Лондон иллюстрейтед ньюс».

– Очень необычный случай, – объявил доктор Мерсенне. – Вы правы насчет следа от укола, мадам Нортон, но его произвели не обычной медицинской иглой. Подкожная игла, даже самая тонкая, всегда полая, а инструмент, которым укололи руку нашего друга, полым не был. Более того, он оторвал приличный кусочек живой плоти. Весьма грубая и неумелая работа. Мадемуазель.

Доктор Мерсенне кивнул мне, а Годфри пригласил его устроиться в обитом ситцем кресле и предложил стакан бренди. Я еще не встречала врача, который отказался бы от выпивки, а уж французы тем более не были исключением.

– К тому же, – продолжил доктор, когда Годфри и Ирен расселись перед ним, как внимательные ученики, – зачем колоть человека острым предметом, если не для инъекции инородной жидкостью? Чтобы привлечь его внимание?

– Его внимание уже было полностью сосредоточено на одной персоне из нашей компании, – заметила Ирен. – Так вы уверены, что нашему гостю не ввели недавно дозу яда?

– Как я могу быть уверен, пока несчастный не умер? – Доктор долго и непринужденно смеялся над собственной шуткой. – Ваши английские врачи, – наконец сказал он, как и все остальные, делая ложное заключение, что раз Ирен замужем за англичанином и подруга ее англичанка, то и она сама из Британии, а не из Америки, – вероятно, определили бы диагноз с помощью более серьезных инструментов, но я полагаю, что человек страдает от хронической лихорадки, которой заразился на Индийском субконтиненте.

– Индия. – Годфри сощурился и соединил пальцы домиком в любимом жесте адвокатов. – Его одежда, безусловно, указывает как раз на ту часть глобуса.

– Я не видел его одетым. – Доктор допил бренди и поднялся, снова держа в руке свой потрепанный черный саквояж. – Но его цвет лица говорит о многих годах, проведенных в чужом климате, если он действительно англичанин, как вы предполагаете.

– Он обратился к нам по-английски, – подтвердила Ирен, – или, вернее, он обратился к мадемуазель Хаксли на этом языке. Произношение было идеальным.

– Как и ваше французское произношение, мадам, – галантно произнес доктор Мерсенне с поклоном, который мне показался слишком низким и долгим.

– И то верно. – Годфри повел доктора к выходу, поясняя: – Внешность бывает обманчива, как и восприятие на слух. – Вскоре оба уже оказались около парадной двери.

– Итак? – спросила я Ирен. – Яд или лихорадка; будет он жить или умрет? Как большинство врачей, доктор Мерсенне ничего не объяснил.