Киевское летописание XI в. если и не современно описываемым событиям, то более приближено к ним, чем летописание X в. Оно отмечено уже и авторским присутствием, оживлено именами писателей или составителей. Среди них митрополит Иларион (автор «Слова о законе и благодати»), монах Иаков (автор «Похвалы князю Владимиру»), Великий Никон Печерский, игумен Иоанн и др.

Казалось бы, это обстоятельство должно облегчить постижение процесса сложения киевской летописи XI в., но это не совсем так. Исторический материал в ней многообразный и сложный. Реальные исторические события нередко воспроизведены через народные предания. Многие из них обрели летописное оформление по истечении значительного времени, когда в памяти народной уже изгладились детали событий. Особенно это относится ко времени между 996 и 1015 гг. Пустые или полупустые годы, приходящиеся на заключительный период княжения Владимира Святославича, указывает на то, что летописная традиция в это время прервалась. Не исключено, что причиной этому послужил отъезд Добрыни в Новгород, а также уход из Киева в обозе Болеслава Хороброго Анастаса Корсунянина.

А. А. Шахматову русское летописание XI в. представлялось в виде четырех сводов: трех киевских (Древнейшего 1039 г., свода Никона 1073 г., так называемого начального 1095 г.) и одного новгородского 1050 г.[54]

Предложенная схема не нашла единодушной поддержки со стороны многих известных летописеведов. Особенно это касается Древнейшего свода 1039 г., который в конце концов был отвергнут большинством исследователей. Судя по критическим замечаниям М. К. Никольского, Д. С. Лихачева, М. Н. Тихомирова, Б. А. Рыбакова и других историков, возражение вызвала не столько сама идея существования софийского летописания, сколько его текстологическая реконструкция, предложенная А. А. Шахматовым. Д. С. Лихачева сильно смущали отсутствие внутреннего стилистического единства текста свода, а также наличие в нем идейной разноголосицы.[55]

Другим представлялся состав Древнейшего свода и М. Д. Приселкову, хотя реальность софийского летописания он сомнению не подвергал. Согласно историку, свод 1037–1039 гг. представлял собой что-то вроде докладной записки, составленной киевской митрополией, находившейся в руках греков, для Константинополя.[56]

Сегодня, особенно после работ Л. В. Черепнина, Б. А. Рыбакова и ряда других историков, вывод А. А. Шахматова о датировке Древнейшего киевского свода 1039 г. не представляется продуктивным. Этот свод, о чем шла речь выше, был составлен уже в 996 г. при Десятинной церкви. На этом основании, разумеется, нельзя отвергать саму идею нового центра киевского летописания для первой половины XI в., каким стала митрополичья кафедра и София Киевская. В свете выводов о ранней дате ее сооружения и освящения (1037 или близкий к нему год) она кажется вполне реалистичной.[57]

Если говорить о характере софийского летописания, то оно производит впечатление не просто хроники, но своеобразного итога первого периода киевского княжения Ярослава. Это как бы небольшой свод за 998–1037 гг., состоящий из кратких погодных записей, а также подробных повестей и сказаний. Среди них обстоятельное летописное повествование о борьбе Ярослава за киевский стол со своими братьями Святополком и Мстиславом, сказание об убиении Святополком братьев Бориса, Глеба и Святослава, повесть о строительной и просветительской деятельности Ярослава.

Мы не знаем, кто писал эту летопись, но нет и наименьших сомнений, что он был убежденным сторонником Владимира и Ярослава и, возможно, принадлежал к ближайшему духовному окружению последнего. Первая пространная статья летописи (1015 г.) начинается с рассказа об обстоятельствах смерти и погребения Владимира Святославича, а также восторженного ему панегирика. Наверное, мы имеем здесь дело с двумя хронологическими пластами повествования. Первая его часть написана вскоре после смерти князя, а вторая по прошествии значительного времени. Летописец сетует на несправедливое отношение к Владимиру потомков. «Дивно же есть се, колико добра створил Русьстѣй земли, крестив ю. Мы же, хрестьяне суще, не въздаемъ поместья противу оного възданью. Аще бо онъ не крестилъ бы насъ, то нынѣ были быхомъ в прельсти дьяволи, яко же и прародители наши погинуша».[58]

Далее летописец замечает, что если бы люди приносили Богу молитвы за Владимира в день его смерти, то Бог увидел бы их «тщание» и прославил его. Несколько несогласно с приведенными выше словами звучит заключительный абзац похвалы Владимиру, в котором отмечается, что русские люди все-таки чтут память Владимира и помнят святое крещение: «Сего бо память держать Русьстии людье, поминающие святое крещенье».[59]

Следует ли отнести эту фразу на счет позднейшего летописца или же она принадлежит тому же автору, не совсем справившемуся в начале рассказа со своими эмоциями, сказать трудно. Бесспорным является то, что сказанное принадлежит духовному лицу, вероятно младшему современнику князя Владимира. В пользу этого свидетельствует его неподдельная обида за недостаточное почитание русскими людьми Владимира, а также замечание: «Аще бо онъ не крестилъ бы насъ». Слово «нас» здесь, скорее всего, надо понимать не образно в значении «Русь» или «русский народ», а буквально — людей, непосредственно крещенных Владимиром, к которым принадлежал и летописец.

Тема заслуг Владимира продолжается и в статье 1037 г., где воздается хвала его сыну Ярославу за строительство города Киева, христианских храмов, распространение христианства и книжной мудрости. По мысли летописца, Ярослав продолжил дело, начатое Владимиром. «Отець бо сего Володимеръ землю взора и умягчи, рекше крещеньемь просвѣтивъ. Сь же насѣя книжными словесы вѣрныхъ людей».[60]

Сходен в обеих статьях и литературный стереотип обращения к притчам Соломона. Статья 1015 г.: «Якоже Соломонърече: „умерило мужю праведну, не погыбаетьупованье“». Статья 1037 г.: «Якоже и Соломонъ похваляа глаголаша: „Азъ, премудрость, вселихъ свѣтъ и разумъ, и смыслъ азъ призвах“».[61]

Наверное, софийское летописание включало в себя также сказание об убиении князей Бориса, Глеба и Святослава. В будущем оно, несомненно, обросло дополнительными деталями, но появилось, видимо, уже в Ярославово время. По существу, это сказание слилось с рассказом о бурных событиях, связанных с борьбой сыновей Владимира за отцовское наследие. Главными действующими лицами этой драмы были Святополк и Ярослав. Летописец определенно симпатизирует Ярославу, считает его претензии на обладание киевским столом законными, а Святополка выставляет чуть ли не узурпатором. Разумеется, на пути к достижению цели Ярослав не совершил таких вопиющих злодеяний, как Святополк, но его права на Киев не были столь бесспорными, чтобы не вызвать у летописца и малейшего сомнения. Ведь не Ярослав, а Святополк был старшим сыном Владимира, и к нему по принципу старшинства должен был перейти отцовский стол. Между тем летописец представляет дело так, как будто именно Ярослав и является старшим.