«…Вифлеем, толкуемо на норвежский язык, место хлеба. Ибо там был дан человекам хлеб, питающий нас для жизни вечной…»

Это во время поздней обедни на первый день Рождества отец Эйрик восходил на кафедру и толковал Евангелие на народном языке.

В перерыве между церковными службами люди рассаживались в гильдейском помещении у северной стены церкви. Все привозили с собой напитки, и чаши пускались вкруговую. Мужчины заходили в конюшни взглянуть на лошадей. Но летом в часы ночных бдений прихожане собирались на церковной лужайке, и тогда молодежь танцевала в свободное между двумя службами время.

«…И присноблаженная дева Мария спеленала сына своего ризкой. Положила она его во ясли, откуда привыкли есть волы и ослы…»

Кристин крепко прижала руки к телу:

– Сынок мой, милый мой, мой собственный сын! Господь Бог сжалится над нами ради своей преблагословенной матери. Пресвятая Мария, ты, ясная звезда морей, ты, утренняя заря вечной жизни, помоги нам! Ребеночек мой, что с тобой сегодня, что ты так неспокоен? Чувствуешь ли ты там, под самым сердцем моим, что я так страшно замерзла?..

Прошлым Рождеством, в день поминовения младенцев вифлеемских, отец Эйрик повествовал о невинных детях, зарезанных жестокими воинами на руках у матерей. Но Бог избрал этих мальчиков, чтобы они вступили в Царствие Небесное впереди всех прочих святых мучеников. И это было знамением, что таковых есть Царствие Небесное. И он взял маленького парнишку и поставил между ними. «Если не преобразуетесь вы по их подобию, не войдете вы в покои Царствия Небесного, дорогие братья и сестры. И пусть будет это во утешение всякому человеку, мужчине или женщине, оплакивающему смерть юного дитяти…» И Кристин заметила, как взгляды ее отца и матери встретились посреди церкви, а она опустила глаза, поняв, что это не для нее…

Это было в прошлом году. Первое Рождество после смерти Ульвхильд. О!.. Но только не мое дитя! Иисусе, Мария! Дайте мне сохранить моего сына!..

В прошлом году отец не хотел участвовать в скачках в день святого Стефана, но в конце концов мужчины уломали его, и он согласился. Скакать надо было от церковного пригорка у их дома до слияния рек у Лоптсгорда; там участники состязания встречались с людьми из долины Отты. Кристин вспомнила, как отец промчался мимо на своем золотистом скакуне: он поднялся на стременах, пригнувшись к шее коня, и с гиканьем гнал вперед жеребца, – все остальные всадники с шумом и грохотом скакали за ним.

Но в прошлом году он приехал домой рано и был совершенно трезв. Обычно же мужчины возвращаются в этот день домой поздно и бывают здорово пьяны. Ведь им приходится заезжать во все дворы и пить то, что им там подносят, за Христа и святого Стефана, который первым увидел звезду на востоке, когда вел жеребят царя Ирода на водопой на реку Иордан. В этот день и лошадям давали пиво для того, чтобы они были дикими и неукротимыми. В день святого Стефана крестьянам полагалось заниматься конными играми до самой вечерни, нельзя было заставить мужчин думать или говорить о чем-либо, кроме как о лошадях…

Кристин вспомнилось одно Рождество, когда у них в Йорюндгорде было устроено большое пиршество в складчину. И отец пообещал одному священнику, бывшему среди гостей, что тот получит рыжего жеребенка, сына Гюльдсвейна, если сумеет удержать его и вскочить на него, пока тот будет бегать по двору неоседланным.

Это было давно уже… еще до несчастья с Ульвхильд. Мать стояла перед дверью дома с маленькой сестричкой на руках, а Кристин, немного испуганная, держалась за ее платье.

Священник со всех ног погнался за лошадью, ухватился за недоуздок, подпрыгнул так, что полы его длинной рясы взметнулись вокруг него, и все же упустил дикое животное, взвившееся на дыбы.

– Коняшка, коняшка… Стой, коняшка, стой, сынок! – выкрикивал он нараспев, подпрыгивая и приплясывая, словно козел.

Отец и какой-то старый крестьянин стояли обнявшись, лица у них совершенно расплылись от смеха и опьянения.

Должно быть, священник выиграл Рыжего или же Лавранс все-таки ему подарил его, потому что Кристин помнит, что он уехал из Йорюндгорда на нем. К этому времени все были уже довольно трезвы. Лавранс почтительно держал священнику стремя, а тот на прощание благословил его тремя перстами. Вероятно, священник этот был из людей уважаемых…

Да, да! У них дома часто бывало весело на Рождество. Приходили ряженые. Отец вскидывал ее к себе на спину, и она ощущала его мокрые волосы. Чтобы в головах у них стало яснее и можно было пойти к вечерне, мужчины обливали друг друга ледяной водой у колодца. И громко хохотали, когда жены сердились на них за это. Отец брал ее холодные ручонки и прижимал к своему лбу, который был красен и горяч, как огонь. Все это происходило во дворе, в вечернюю пору, – молодой белый полумесяц висел над горным гребнем в водянисто-зеленом воздухе. Входя в горницу с дочерью, Лавранс ушиб ей о притолоку голову, так что у Кристин вскочила на лбу большая шишка. Потом Кристин сидела у стола на руках отца. Он прижимал к шишке клинок кинжала, кормил Кристин лакомыми кусочками и давал ей пить мед из своего кубка. И она не боялась рождественских ряженых, которые шумели в горнице.

– Ах, отец, отец!.. Мой добрый, милый отец!.. Громко рыдая, Кристин закрыла лицо руками. Ах, если бы только ее отец знал, каково ей в эту Рождественскую ночь!

Идя обратно через двор, Кристин увидела, что над крышей поварни летают искры. Служанки занялись приготовлением еды для людей, ушедших в церковь.

В большой горнице было темно. Свечи на столе догорели, а огонь в очаге почти потух. Кристин подкинула дров и раздула уголья. И тут увидела, что в ее кресле сидит Орм. Он встал, как только мачеха заметила его.

– Как же это? – сказала Кристин. – Разве ты не поехал в церковь вместе с отцом и со всеми остальными?

Орм раза два глотнул слюну:

– Он, наверное, забыл разбудить меня, так мне кажется. Отец велел мне ненадолго прилечь на кровать у южной стены. Он сказал, что разбудит меня…

– Вот беда-то, Орм, – сказала Кристин. Мальчик не отвечал. Немного погодя он сказал:

– Я думал, что ты уехала вместе со всеми. Я проснулся и оказался совсем один здесь, в горнице.

– Я ходила ненадолго в церковь, – ответила Кристин.

– Ты не боишься выходить из дому в Рождественскую ночь? – спросил мальчик. – А разве ты не знаешь, что нечистая сила могла налететь и утащить тебя?

– Но сегодня ночью носятся, наверное, не только злые духи, – отвечала она. – Говорят, что в Рождественскую ночь все души… Я знавала одного монаха, он уже умер, – надеюсь, он теперь перед ликом Бога, потому что он всегда был такой добрый. Он рассказывал мне… Слышал ли ты когда-нибудь о том, что животные беседовали между собой в своих стойлах в Рождественскую ночь? В те времена они умели говорить по-латыни. И вот петух прокричал:

«Christos natus est!» Нет, теперь я уже не помню всего. Другие животные спросили, где это, и козел проблеял: «В Вифлееме, в Вифлееме!», а овца сказала: «Eamus, eainus!»