Верховойский удивлённо смотрел на кричащего человека. Оживший труп, сначала просто кричавший какую-то согласную букву, вскоре придумал отдельное слово, которое можно было с выражением выкрикивать.

– Грабят! Грабят! Грабят! – восклицал он.

Тут же проснулись остальные два соседа по купе.

Сосед сверху сначала перегнулся и посмотрел вниз на кричавшего, а потом уже на Верховойского.

Сосед снизу, находившийся за спиной Верховойского, присел на своей полке и быстро попытался подтащить к себе ботинки пальцами ног.

Верховойский сделал шаг вбок, потому что мешал соседу искать ботинки, а тот ещё и подтолкнул Верховойского.

Верховойский отскочил к самой двери и озирался оттуда.

На шум ворвалась проводница:

– В чём дело?

– …полез ко мне в простыню! – кричал бывший труп. – …что-то хотел вытащить у меня из карманов, – труп сдёрнул простыню, и здесь выяснилось, что он спал в брюках.

У трупа было тёмное, в чёрных крапинах лицо, он был носат, неприятен, набрякшие веки, неопрятная щетина, неровные зубы: лет под шестьдесят с гаком на вид, хотя наверняка сорок пять, ну, сорок девять.

– Чего мне нужно у тебя в простыне, идиот? – заорал Верховойский. – Что мне там взять?

– А! – заорал в ответ труп. – Значит, ты искал что взять!

– Я сейчас полицию вызову! – сказала проводница.

– Он искал что взять! – кричал труп, и чёрные пятна прыгали у него по лицу.

Верховойский скривился то ли от злобы, то ли от страха, то ли от бессилия, махнул рукой и ушёл в тамбур. В тамбуре не было никого.

Похлопал по карманам и – вот те раз! – нашёл в заднем смятую пачку с одной сигаретой.

Ах ты, сигарета. Ах ты, никотиночка моя.

Вот только зажигалки не было.

Сколько зажигалок он оставил на пьяных столах – ими наверняка можно было бы зажечь свечи перед иконами всех православных святых поголовно, и заодно подпалить несколько вражеских конюшен.

Но сейчас не было ни одной зажигалки и ни одного святого поблизости, чтоб дал прикурить. Только сам Верховойский отдавал конюшней.

Вроде бы оставалась зажигалка в куртке – но возвращаться в купе он боялся.

Какая же глупая ситуация: с одной стороны, всё-таки хорошо, что он не проходит по делу об убийстве, но зато теперь непонятно, из чего получился натуральный грабёж.

Ох!

Раскрылась дверь в тамбур, заглянул мужчина в синей форме – тоже, видимо, проводник.

Верховойский притих. В зубах его притихла сигарета, не шевелясь.

– Вообще здесь не курят, – сказал проводник.

Верховойский виновато сморгнул.

– Чё там у вас стряслось? – спросил проводник, вытаскивая из кармана зажигалку – большую, красивую, резную, в форме зверя, – и подал её Верховойскому.

Проводник был симпатичный, улыбчивый, с ямочкой.

Верховойский нерешительно прикурил. Попытался было вернуть зажигалку, но проводник отмахнулся:

– Дарю! Я неделю назад курить бросил!

Верховойский ответил просто и честно:

– Мне показалось, что он умер! Я решил проверить! Не будешь же труп трогать за голову: а вдруг живой? Я решил потрогать за ногу!

– Показалось, что умер? – проводник довольно хохотнул. – Умер и лежит, спать не даёт? – он ещё раз хохотнул.

Верховойский тоже улыбнулся – слабо, пристыженно, просительно.

– Первый раз такая ерунда, – пояснил он. – А тут ещё мы выпили… В баню пошли…

Верховойский внимательно посмотрел на проводника, тот, приветливо щурясь, слушал и спокойно ждал продолжения речи.

– И в бане, – закончил Верховойский, – ко мне в парилку зашёл дед, поросший белым волосом, гадкий на вид. То есть не зашёл, а показался.

– Показался? – проводник широко улыбнулся. – То есть он не с вами был?

– Не с нами, – сказал Верховойский. – Его вообще не было.

– Добрый дед-то? – спросил проводник заинтересованно.

– Вроде да, – ответил Верховойский.

– Это банник, – сказал проводник весело и уверенно, как про своего знакомого. – Банник паровой.

– Что это? – спросил Верховойский.

– Нечисть! – просто ответил проводник, но посреди слова закашлялся и долго кашлял, согнувшись. Откашлявшись, пояснил с улыбкой:

– Курить, говорю, бросил неделю как… А тянет. Ни от одной привычки не отвяжешься никак!

Они постояли молча. Верховойскому всё-таки было не по себе.

– Что теперь, полицию вызовут? – наконец спросил он проводника.

– Да ладно, какая полиция, – отмахнулся проводник. – Иди, досыпай…

– Я, знаете, не хочу. Боюсь. Я, наверное, тут в тамбуре постою, – сказал Верховойский.

Проводник внимательно посмотрел на него, вздохнул, попутно полюбовался на один, а затем на второй носок своих отлично вычищенных ботинок и решил:

– Иди в шестое купе, хорошо? Там нет никого.

* * *

Верховойский докурил.

Чем дальше курил – тем меньше было удовольствия. Во рту стоял мясной вкус – притом что это был вкус собственного мяса.

По вагону он прошёл быстро, пугаясь, что дверь в его купе будет распахнута – тогда ему придется столкнуться с ожившим трупом и ещё о чем-то объясняться.

Но нет, все купе были закрыты.

Верховойский нашёл шестое и поскорей спрятался там. Оно оказалось пустым. Это было прекрасно. Кабы не голова – совсем было бы хорошо. Но пока было совсем плохо.

Он в очередной раз снял рубаху и джинсы, и опять взобрался на верхнюю, уже расправленную полку, и зарылся в одеяло. Сделал там себе домик, лежал в темноте, дыша освежёванным телом, ежиной мочой, варёной печенью, плесенью, вчерашним спиртом, прокисшим пивом. Уютно…

«Куртку потом заберу… Перед самым выходом…» – решил Верховойский.

Но опять укусила булавочная игла, и он, сев, остро и болезненно вспомнил (он же только что видел!): рядом с его прошлым купе не было никакого одноместного – а сразу закуток проводницы.

«Это, что ли, проводница так развлекалась? – спросил он сам себя. – А с кем? С этим вот вторым проводником?»

Минуту Верховойский сидел, потом у него стали мёрзнуть плечи, и он снова улёгся.

«Чего ты всполошился-то? – поинтересовался сам у себя. – Ну, проводница и проводница… Хотя голос ведь совсем не её был!»

«А с чего ты взял, что не её?»

«Не похож!»

«Женщины, когда так делают, – они тоже не совсем на себя похожи, и этот их голос ты никогда не услышишь, даже если очень попросишь! Даже… если очень…»