Как жестоко это все потом отняли!

Мысли Тома приняли мрачное направление, и он немедленно выбросил их из головы; что ж, ему на всю жизнь хватит жалости к себе, если вспомнить события последних месяцев. Пора двигаться вперед, жить настоящим. К чему тогда возвращаться в Малый Брейкен? Он пожал плечами. Поправлять здоровье — зачем же еще?

Том улыбнулся, закрыл глаза и позволил облегчению завладеть его чувствами.

* * *

Действуя только правой рукой, Киндред запер внутреннюю дверь, столь же массивную, как и передняя, только шероховатую и некрашеную, на железный засов. Винтовая лестница шла внутри затейливой башни, придававшей коттеджу неповторимый облик. Она добиралась до площадки перед входом в единственную спальню коттеджа, затем вела дальше, до двери на плоскую, покрытую свинцом крышу.

У основания лестницы помещался чуланчик для метел, в котором находились небольшой бойлер и электрический счетчик. Следом за ним — крошечная ванная комната, совмещенная с туалетом. Сама ванна, встроенная в изгиб лестницы, была настолько мала, что в ней можно было лишь сидеть. Том вошел, привычным движением потянув вниз рычаг выключателя. Яркий свет проник далее в самые укромные уголки небольшого помещения. Пораженный внезапно изменившейся обстановкой, на дне ванны замер гигантский черный паук. Несмотря на то что ранние годы Том провел в деревне, где насекомые были частью повседневной жизни, он не смог преодолеть дрожь. Подобные твари всегда вызывали в нем отвращение. Он ненавидел эти длинные тонкие ноги, которыми они так быстро перебирали, волосатые тела, злобные глаза и злобные мысли, которые, как ему всегда казалось, зрели в их головах.

С отвращением и страхом Киндред повернул оба крана, затем схватил новую пластиковую щетку для туалета, кем-то заботливо приготовленную к его приезду. Используя ее щетинистый конец, Том попытался столкнуть мерзкую тварь в отверстие для слива. Паук отчаянно старался выплыть, но его быстро засасывало в миниатюрный водоворот. Однако он оказался слишком большим и не пролезал в сливное отверстие; мохнатые лапы зацепились за края, а тело втиснулось в одну из щелей. Теперь придется раздавить извивавшуюся тварь и вытолкнуть ее прочь, одна эта мысль вызывала у него тошноту. «Нюня», — обвинял себя Том, тыкая в отчаянно сопротивлявшегося паука щеткой. Ему казалось, что создание кричит, умоляет, обращаясь к нему: «Пожалуйста, остановись, я такой маленький!» «Господи, зачем ты дал мне столь богатое воображение?!»

Он подождал, пока ванна наполнится, и только тогда завернул краны, намереваясь утопить проклятое насекомое, затем снова и снова тыкал щеткой, пока наконец мягкий, мясистый комок грязи не исчез в сливном отверстии. Одна из черных ног попыталась задержаться, зацепившись (или прилипнув?), как лобковый волос, в металлическом кольце вокруг отверстия. К его облегчению, упрямая конечность вскоре последовала за раздавленным телом, и Том, позволив остаткам воды вытечь, быстро прикрыл пробкой отверстие, чтобы помешать раздавленному пауку без одной ноги, каким-либо чудесным образом восстать вопреки потоку.

— Черт побери... — прошептал он, прислонившись к стене ванной комнаты. Его била дрожь, молодой человек отчаянно стыдился своей паники.

Никакие другие создания, насекомые или животные, не беспокоили его в детстве до такой степени — даже крысы, случайно пробравшиеся в дом; но в пауках было что-то, от чего ноги слабели, а сердце отчаянно колотилось. Мать часто и терпеливо объясняла, что любая тварь имеет в природе собственное предназначение, не менее важное, чем у всех прочих, но ей так и не удалось по-настоящему убедить в этом юного Тома Пауки всегда вызывали в нем отвращение. Он, дрожа, заглянул в ванну, почти уверенный в том, что резиновая пробка качается в металлическом кольце, а тощая паучья лапа лезет из сливного отверстия. «Господи, да прекрати паниковать. Ты переутомился и перетрудился, — мысленно уговаривал он себя. — Ну же, будь мужчиной».

Водворив на место импровизированное орудие, уничтожения, молодой человек задом вышел из ванной, все еще не в состоянии оторвать взгляд от коричневой лужицы на дне. Сердце бешено забилось, когда одинокий пузырек воздуха возник у края сливного отверстия. Однако пробка плотно держалась на месте.

В другое время Том, возможно, посмеялся бы над собственной нервозностью, но сегодня был неподходящий день: возвращение домой вызвало слишком сильный всплеск эмоций.

Закрыв дверь ванной, Киндред начал подниматься по скрипучей деревянной лестнице. Левая рука цеплялась за толстую колонну, вокруг которой обвивалась винтовая лестница. Сразу же нахлынули новые воспоминания. Он вновь стал ребенком, и ему приходилось высоко поднимать колени, чтобы преодолевать ступеньки, узкие с одной стороны и широкие с другой. Крохотные ручонки цеплялись за округлый стержень, чтобы сохранить равновесие, малыш запрокидывал голову, пытаясь заглянуть в таинственную тень наверху. На площадку первого этажа выходила дверь спальни, которую он делил с матерью, дверь была такая же большая и прочная, как две внизу, словно они все делались по одному образцу. Вот и окно со свинцовым переплетом, слишком высокое, чтобы он смог заглянуть в него, если только не стоял на ступеньке рядом с ним. К тому же на дубовом подоконнике всегда расставляли горшки с яркими цветами, распускавшимися в это время года. Сейчас там не было ни цветов, ни растений — только пустая ваза, которую Том никогда раньше не видел.

Дверь в спальню всегда была открыта, и молодой человек заглянул внутрь, не торопясь переступить порог. Здесь ничего не изменилось: та же самая дубовая кровать с пологом, достаточно вместительная для него и матери, темно-коричневый комод со стоявшим на нем старинным зеркалом в бронзовой раме, служивший туалетным столиком его матери, камин с тяжелой деревянной перемычкой, огромные окна в трех угловых стенах. Благодаря им в комнате всегда, даже в пасмурные дни, было светло. Он не стал задерживаться здесь, поскольку с крыши открывалась замечательная панорама окрестных лесов, и именно там ему больше всего хотелось побывать.

Насколько он помнил, ступеньки изобиловали щелями и дырками; некоторые достигали размеров старого пенни. Много лет назад одним из его развлечений было светить в них карманным фонариком. Как ни странно, лучи никогда не могли проникнуть во тьму до конца, хотя расстояние до задней доски не превышало фута. Тогда от этого становилось жутко, впрочем, от подобной мысли делалось неуютно и сейчас.

Однако все эти странности были частью очарования Малого Брейкена: его летнего тепла, когда двери и окна оставляли открытыми на всю ночь, зимней прохлады, его безопасности и иногда — только иногда — печали. Мальчика привлекали укромные уголки, встроенные шкафы и декоративная башенка, где малыш мог играть в прятки со снисходившей до его игр матерью. Еще были загадочные скрипы и стуки, будившие его по ночам. Том, лежавший под боком у матери на широкой кровати, при этих звуках широко раскрывал глаза и напрягал плечи. Мать всегда слегка посмеивалась над его страхами, но могла и просто улыбнуться, обнять его, сказав, что бояться нечего, ведь она рядом. А иногда, если он приподнимался и смотрел ей в лицо, чтобы окончательно удостовериться в собственной безопасности, ее нежные черты еще смягчались в свете свечи, всю ночь горевшей на каминной полке напротив. Тогда мальчику удавалось поймать выражение безусловного знания в ее голубых глазах, как будто бы ей был прекрасно известен источник этих звуков и она тайком радовалась ему. Бетан объясняла, что это просто мышь шуршит на кухне внизу или какое-то другое крохотное создание забрело в коттедж из леса, а может, птичка или летучая мышь, выбравшаяся ночью из башни. Даже звон кастрюль о котлы или что-то пробегающее по столу на первом этаже или потолочным балкам не тревожило ее, и подобная непоколебимая уверенность скоро убедила мальчика, что его страхи безосновательны. Однако он ни разу не предложил спуститься вниз, чтобы выяснить, в чем дело, и ни разу его мать сама не проявила любопытства.