Надо сказать, что сто лет назад проблема знакомства молодых людей разных полов была куда сложнее, чем сейчас. Раздельное обучение делало невозможным контакты между юношами и девушками в гимназиях или в университетах (тем более что университеты и были открыты только для мужчин). Знакомиться на улице не позволяли правила хорошего тона. В высшем свете родители вывозили девиц на выданье на балы, но для среднего класса и эта возможность была закрыта. Большинство браков в среде русской интеллигенции начинались очень похоже — приятель знакомил со своей незамужней сестрой, кузиной или другой молодой родственницей.

Именно так развивался и первый роман Керенского. На втором году университетской жизни один из его случайных знакомых — Сергей Васильев, студент Института инженеров путей сообщений, познакомил Александра со своей двоюродной сестрой Ольгой Барановской. Ее мать, разведенная жена полковника Генерального штаба, была дочерью известного ученого-китаеведа академика В. П. Васильева. В семействе Барановских было трое детей — дочери Ольга и Елена и сын Владимир, служивший в гвардейской артиллерии. В ту пору Ольге было семнадцать лет, она была слушательницей Высших женских («бестужевских») курсов.

Керенский стал постоянным гостем в доме Барановских, благо квартировали они поблизости от университета на том же Васильевском острове. Постепенно здесь сформировалась шумная молодежная компания, в состав которой входили такие же студенты и курсистки. «Нас объединял широкий круг интересов, мы обсуждали проблемы современной России и зарубежную литературу и без конца читали друг другу стихи Пушкина, Мережковского, Лермонтова, Тютчева, Бодлера и Брюсова. Мы были заядлыми театралами и в тот весенний сезон неделями ходили зачарованные блистательными постановками Станиславского и Немировича-Данченко в Московском Художественном театре. В жарких дискуссиях о текущих событиях в России и за рубежом мы, как и многие молодые люди того времени, решительно осуждали официальную политическую линию. Почти все мы сочувствовали движению народников или, скорее, социалистам-революционерам, но, насколько я помню, марксистов среди нас не было».[48]

Кружок просуществовал около года и распался после того, как Барановские переехали в другой район. Однако к этому времени Александр уже почти официально числился женихом Ольги Барановской. Но открыться родителям он долго не решался и после этого. Приехав летом 1903 года на каникулы в Ташкент, он вроде бы готов был признаться во всем матери, но откладывал это день ото дня и так и уехал, не сказав главного. Надежда Александровна сердцем почувствовала, что с сыном что-то происходит, и окольными путями сумела выяснить детали. Правда, информация дошла до нее в искаженном виде, и она поняла, что какая-то разбитная девица, значительно старше ее сына, пытается женить его на себе.

Александр был вынужден оправдываться: «Кстати, мама, О. Л. Барановской вовсе не 22 года, как когда-то тебе сказали, а всего 19». Он пылко убеждает мать в том, что случившееся с ним вовсе не «увлечение». «Может быть, мы даже никогда и не были „увлечены“ друг другом — я не „ухаживал“, меня не „увлекали“ — мы сближались незаметно для самих себя, делались нужными, необходимыми друг другу, не зная об этом, а потом мы поняли, что мы вместе, что по-другому и быть не может, теперь у нас нет моей жизни и ее жизни, моих интересов и ее интересов, у нас одна жизнь — наша жизнь, наши стремления, наши мечты!»[49]

По сути, этой многословной репликой Керенский говорит о том, что они с Ольгой любят друг друга. Но напрасно искать в его письмах слова о любви. В той среде, к которой принадлежал Керенский, вслух говорить о любви считалось нескромным и почти безнравственным. Мужчину и женщину объединяет не страсть, а идеалы, они не любовники, а товарищи. «Мы знаем друг друга, верим друг другу и вместе хотим войти в жизнь, как два товарища, у которых общие цели и стремления!» В этом смысле случай с Владимиром Ульяновым и Надеждой Крупской ничем не отличается от случая с Александром Керенским и Ольгой Барановской. Такая вот грустная и наивная «love story» в духе революционного романтизма.

Керенский трогательно любил мать, тем более что Надежда Александровна в это время была уже тяжело больна, и сын знал об этом. Но он также любил и Ольгу и был в отчаянии от того, что две его самые дорогие женщины могут не найти общего языка. «Неужели, мама, ты не захочешь поддержать нас, разрушишь нашу веру, что не все в жизни „средства“, что есть еще нечто другое, что создает „средства“ и без чего нет жизни… Я боюсь, что-нибудь не так сказал, но главное я боюсь — вдруг вы недоброжелательно отнесетесь к Ольге Львовне». И наконец, постскриптум, совсем уж трогательный: «Хотел послать вам ее карточку, но не решился».[50]

В итоге родители сдались, взяв с сына единственное обещание — что он отложит женитьбу до окончания университета. В июне 1904 года, через неделю после получения Александром диплома, они с Ольгой обвенчались в Воскресенской церкви села Клинки Казанской губернии, поблизости от которого находилось имение Барановских. В апреле 1905 года у молодых супругов родился первенец — сын Олег, в 1907 году — второй сын, Глеб.

Юношеские клятвы и обещания верности чаще всего оказываются недолговечными. Нам еще предстоит рассказ о том, как Александр и Ольга расстались. Ольга Львовна вся отдала себя своему мужу, прощая ему измены и романы, которых в жизни Керенского было немало. Но была главная соперница, которая исподволь уводила у Ольги супруга и в конечном счете одержала верх. Имя ей было политика, все больше и больше становившаяся для Керенского смыслом жизни.

Все лето после свадьбы Александр и Ольга провели в деревне. Газеты сюда попадали раз в неделю, и молодая чета надолго оказалась оторванной от событий политической жизни.

Как-то, получив еженедельную почту, супруги отправились на прогулку в лес. Удобно расположившись на солнечной поляне, они устроили импровизированный пикник. Предвкушая удовольствие, Керенский открыл газету и первое, что бросилось ему в глаза, — сообщение об убийстве министра внутренних дел В. К. Плеве. Позднее Керенский вспоминал: «Трудно описать гамму чувств, охвативших меня, да, наверно, и очень многих других людей, узнавших об этом событии: смесь радости, облегчения и ожидания великих перемен».[51] Удивительно, но автор этих строк, кажется, не осознавал цинизм своих слов — его первой реакцией было не сочувствие, не страх, не отвращение к самому факту убийства, а именно радость.

Впрочем, так расценила убийство Плеве большая часть тогдашней российской интеллигенции. Опьяненная предчувствием свободы, она призывала революцию, не отдавая себе отчет в том, чем революция обернется для нее самой. Само имя Плеве было в глазах образованной части общества символом реакции и полицейского произвола. Новым министром внутренних дел был назначен князь П. Д. Святополк-Мирский. Он пользовался репутацией человека либерального склада и в одном из первых своих интервью заявил о начале эпохи единения власти с народом. В прессе заговорили о начале «политической весны», публично стали обсуждаться темы, еще недавно рассматривавшиеся как безусловно запрещенные.