Не прошло и шести месяцев, как он сломал ей руку и выбил два передних зуба во время очередной ее попытки положить конец его рукоприкладству.

– Миссис Биншем, – сказал Роджер Гарднер, – настояла на созыве собрания акционеров на следующей неделе. Говорят, она настоящий дракон. Она, естественно, приходится тетей Конраду и, очевидно, является единственным живым существом, от страха перед которым у него подгибаются колени.

Сорок лет тому назад она буквально вынудила брата, третьего барона, грубо обойтись с моей матерью, причем сделать это публично. Уже тогда миссис Биншем была движущей пружиной всего семейства, и у нее неплохо получалось подчинять окружающих своей воле.

«Она никогда не отступает от своего, – рассказывала моя мать. – Она просто выматывает последние силы из сопротивляющихся, пока они не уступят и не сделают то, что она требует, только бы их оставили в покое. Понимаешь, со своей точки зрения, она всегда была права, поэтому пребывала в постоянной уверенности, что то, что она хочет, и есть самое лучшее».

Я спросил Роджера:

– А вы лично знакомы с миссис Биншем?

– Как вам сказать. Да, но не очень хорошо. Она импозантная пожилая леди, всегда держится прямо. Довольно часто посещает с лордом Стрэттоном скачки, – точнее сказать, посещала, потому что я имел в виду старого лорда Стрэттона, а не Конрада, мне, впрочем, никогда не доводилось беседовать с ней один на один. Ее лучше знает Оливер. Или, скажем так, – по губам у него пробежала легкая усмешка, – время от времени Оливер выполнял ее указания.

– Так, может быть, она положит конец этой ругани и утихомирит их, – предположил я.

Роджер покачал головой.

– Ее могут послушаться Конрад, Кит или Айвэн, но молодые могут встать на дыбы.

– Вы в этом уверены?

– Безусловно.

– Значит, у вас есть информатор из их числа?

Лицо у него моментально застыло, он насторожился.

– Я этого не говорил.

Вернулся Оливер.

– Спонсоры сожалеют по поводу погибшей лошади. Господи, благослови их добрые души. Плохая реклама. Они платили не за это. Сказали, до начала будущего года пересмотрят свое решение. – Голос у него стал совсем печальным. – А ведь я хорошо подготовил эту скачку, – сказал он, обращаясь ко мне. – Десять участников в трехмильном заезде. Это, знаете ли, очень здорово. Часто не удается привлечь больше пяти-шести, а то и меньше. Если спонсоры отступятся, на следующий год мы не соберем и этого.

Я сочувственно пробормотал что-то.

– Если вообще будет следующий год, – сокрушенно вздохнул он. – На следующей неделе собрание акционеров… Они сказали вам?

– Да.

– Собрание будет здесь, на ипподроме, в личной столовой Стрэттонов, – сказал он. – Конрад еще не переезжал в старый дом, говорит, здесь более официально. Вы приедете? – Это был скорее не вопрос, а мольба.

– Еще не решил.

– Очень хочу надеяться, что приедете. Хочу сказать, что в их споре очень важно, чтобы прозвучало мнение со стороны, понимаете? Все они слишком пристрастны.

– Они не захотят видеть меня там.

– Тем более. Вот вам и причина, чтобы пойти.

Я в этом сильно сомневался, но спорить не стал. Поднявшись, я отправился на поиски детей. Они «помогали» лакеям укладывать жокейские седла и другое снаряжение в большие бельевые корзины и жевали фруктовый пирог.

Мне сказали, что с ними не было никаких проблем, и я понадеялся, что могу этому поверить. Я поблагодарил всех. Поблагодарил Роджера. «Голосуйте вашими акциями», – явно волнуясь, сказал он мне. Поблагодарил Дженкинса. «Очень воспитанные детишки, – любезно сказал он. – Приводите их опять».

– Мы всем говорили «сэр», – сообщил мне Нил, когда мы отошли.

– Мы называли Дженкинса «сэр», – сказал Элан. – Он дал нам пирог.

Мы добрались до мини-автобуса и залезли в него, ребята похвастались автографами жокеев на своих афишках. Было похоже, они не так уж плохо провели время в раздевалке.

– Этот человек был мертвым? – спросил Тоби, заговорив о том, что больше всего занимало его голову.

– Боюсь, что да.

– Я так и думал. Я еще никогда не видел мертвецов.

– Ты видел собак, – заметил Элан.

– Это не одно и то же, чудак человек.

Кристофер спросил:

– Что имел в виду полковник, когда сказал, чтобы ты голосовал своими акциями?

– А?

– Он сказал: «Голосуйте вашими акциями». Похоже, он был очень огорчен, правда?

– Ну, – сказал я. – А вы знаете, что такое акции?

Никто не знал.

– Скажем, перед вами шахматная доска, – начал я, – на ней будет шестьдесят четыре квадрата. О'кей? Скажем, каждый квадрат вы назовете акцией. Получится шестьдесят четыре акции.

Юные лица подсказывали мне, что я не сумел объяснить.

– О'кей, – сказал я, – скажем, у нас пол, выложенный плитками.

Они сразу закивали. Дети строителя, они все знали про плитки.

– Скажем, вы кладете десять плиток вдоль и десять поперек, получается квадрат.

– Сто плиток, – кивнул Кристофер.

– Совершенно верно. А теперь назовите каждую плитку акцией, сотой частью всего квадрата. Сто акций. О'кей?

Они закивали. Я остановился.

– Скажем, часть плиток принадлежит мне, вы можете проголосовать, чтобы ваши плитки были синими… или красными… какими вам захочется.

– А на сколько акций можешь голосовать ты!

– Восемь.

– Ты мог бы иметь восемь синих плиток? А как насчет других?

– Все другие принадлежат другим людям. Они могут выбирать любой цвет, какой им только захочется, для плиток, которые им принадлежат.

– Получится полная неразбериха, – вставил Эдуард. – Никак не заставишь всех согласиться иметь один и тот же цвет.

– Ты абсолютно прав, – улыбнулся я.

– Но ведь ты имел в виду вовсе не плитки, правда? – произнес Кристофер.

– Нет, – сказал я и выдержал паузу. Наконец они все превратились в слух. – Скажем, этот ипподром составляет сто плит. Сто квадратиков. Сто акций. У меня восемь акций ипподрома. У других людей девяносто две.

Кристофер пожал плечами.

– Ну, тогда это совсем мало. Восемь даже не один ряд.

Нил сказал:

– Если бы ипподром был поделен на сто квадратов, то папины восемь квадратиков могли бы оказаться теми, на которых стоят трибуны!

– Голова! – сказал Тоби.

Почему я пошел?