Но она все же согласилась с нами, что самоубийство не было выходом. Она сказала, что это самый простой путь и что он никому не принесет пользы. Мисс Ровински сказала, что так могут поступить только самые эгоистичные люди, которые не заботятся о чувствах других: своих родителей, друзей, одноклассников. Тогда Малыш Питти сказал, а что делать тем, у кого нет родителей и друзей? Получается, что всем было бы все равно. Мисс Ровински сняла очки, положила их на свой стол и с грустью сказала: «Мне не было бы все равно». Жаль, что Колли тогда не было с нами.

Мы разошлись через полчаса службы. Впервые начальство не журило нас за общение с несверстниками. Хотя, мы почти не общались. Люк шел рядом со мной, задевая рукавом своей темно-синей рубашки мой рукав, и я чувствовал его горячее тепло. Мне хотелось плакать и очень сильно, но я знал, что зарыдай я сейчас, мне придется утирать нос до конца пребывания в лагере. Слезы никому не прощались. Может, Колли поэтому повесился? Увидел, что мы наблюдали за его унижениями, не вынес позора и… Нет, не может этого быть! Изнутри ничего не разглядишь, да и на улице было темно! Я вздохнул.

— Как ты? — Спросил меня Люк.

Я покачал головой.

— Нормально. Жалко Колли. Был хорошим парнем.

Люк кивнул. Что еще говорить?

За нашей спиной пронесся Бобби, тот самый, кто трахал мисс Ровински пару дней назад и устремился прямо к директору.

— Мистер Хейвс! Мистер Хейвс!

Он подлетел к нему и стал что-то нервно бормотать на ухо. Лицо директора исказилось, и он стал стучать рукой по карману брюк.

— Где он?

Директор и Бобби обогнали толпу и быстро пошли к административному корпусу.

— Приехал, что ли кто? — Спросил меня Люк.

Я пожал плечами.

Когда мы проходили мимо директорской, окна которой были открыты, я заглянул внутрь и увидел молодого мужчину в дорогом костюме, который широко улыбался мрачно кивающему директору. «Не из комиссии», — подумал я. Был бы из комиссии, все было бы наоборот: директор улыбался, а собеседник мрачнел.

Мы узнали, кем был тот незнакомец на следующий день. Несмотря на траур, уроки не были отменены. Вообще-то траур касался только «развлечений»: всем запретили находиться на улице до и после уроков, запретили рыбалку и прогулки перед отбоем, даже в одиночку.

Первым в тот день был урок географии, а так как наш прежний учитель все еще был в больнице, по нашей же милости, мы с нетерпением ждали новичка. Сколько он вытерпит? Станет постоянным? Сколько ему лет? Он будет шутить с нами как мистер Уолш или заставит зубрить весь параграф от корки до корки как мистер Магнэм?

Как раз когда тряпка для доски летела в сторону двери, пикируя над головами моих одноклассников, в кабинет вошел наш новый учитель. Он ловко схватил тряпку, которая летела прямо ему в лицо и подарил нам снисходительную улыбку. Еще один надменный упырь!

— Доброе утро, джентльмены. — Он прошел к своему месту и отодвинул стул. Мы замолчали. Конечно, стул был предварительно измазан сажей и мелом. Мужчина предусмотрительно посмотрел на сиденье и ухмыльнулся.

— Рад, что хотя бы шутки не меняются со временем. Но в следующий раз могли бы быть и пооригинальнее. — Заметил он и задвинул стул обратно.

Мы переглянулись. Он говорил с нами как старый знакомый, что было в новинку. Даже мисс Ровински, как вы уже, наверное, поняли, наша всеобщая любимица, вела себя более степенно.

— Я мистер Саймон. Джастин Саймон. — Он написал свое имя на доске и снова повернулся к нам. — Я буду заменять мистера Поллански, на время больничного.

Он говорил так, будто не знал всей предыстории или она его совершенно не волновала. Честно, он стал меня раздражать.

— Давайте немного познакомимся. — Предложил он.

Он провел перекличку всех ребят в классе и дружелюбно уставился на нас. Впервые я подумал, что ему также неловко как и нам.

— Может, вы хотите у меня что-то спросить?

Макс поднял руку.

— На кой черт Вы заявились в это Богом забытое место?

— Вести у вас географию, разве я не сказал, что учитель географии. — Ответил он.

Хм, пародия на шутку. Тоже мне Чарли Чаплин.

— Сэр, Вы что-то хотите сказать?

Я поднял голову и понял, что он обращается ко мне.

— Нет, мистер, — я посмотрел на доску, — мистер Саймон.

Мужчина прищурился. Чем я ему не угодил?

Дверь в кабинет открылась и вошел Бредли Льюис.

Саймон посмотрел на него исподлобья.

— Вы опоздали, сэр.

Льюис осклабился.

— Привыкайте, он всегда опаздывает. — Крикнул кто-то.

Саймон повернулся к нам.

— Пусть он привыкает, что это было в последний раз.

Я посмотрел на нового учителя. Не похоже, что он шутил. Ладно, и не таких обламывали.

— Ну, и как?

Джастин сидел в кресле с высокой спинкой в преподавательской и разговаривал по телефону. Надо сказать, что учительская, как и все помещения не предназначенные для воспитанников Обители были еще куда ни шло сносными. Они, во всяком случае, были теплы зимой и прохладны летом, а не наоборот. В них было сухо и комфортно. Еда для учителей и администраторов подавалась в отдельной столовой, и, думается мне, не готовилась из картофельных очистков.

— Чувствую себя интеллектуальной проституткой.

На другом конце провода захихикали, как-то странно и нервно, будто знали, что Джастин хочет поговорить о чем-то неприятном и нервничал поэтому.

— Как будто вылили ведро помоев на голову. — Добавил Джастин.

Уроки уже закончились и все воспитанники разошлись по баракам, поэтому учителя могли быть предоставлены сами себе, получали, как они сами говорили «минуту тишины». Можно подумать, у них жизнь не сахар! Знай себе талдычь про то, что уже учил в колледже, по десять раз на дню одно и то же, а потом ставь двойки тем, кто ни черташеньки не понял. Наслаждение!

Джастин недовольно поморщился.

— Да лучше бы вылили! А-то вели себя так, будто они все герцоги наследственные, учатся в Итоне, а я — тряпка половая!

Я стоял за дверью, так как мне сегодня досталась очередь мыть коридор, как раз там, где была преподавательская. Джастин хоть и говорил тихо, но мне все отчетливо было слышно. Стены в этих корпусах ни к черту! Разве что не видно.

Я подумал, что он такой же нытик, как и остальные учителя, которые вечно жалуются на поколения помладше: недисциплинированные, наглые, угрюмые, ни к чему не стремящиеся. Можно подумать, они в двенадцать лет думали только о том, как бы выучить побольше стихов этого, как его там… А да к черту все! Я плюхнул швабру об пол и стал не слишком усердно тереть. Все же, мы такие свиньи! Каждый божий день на полу было столько грязи, будто мы уголь грузили. Так что работы было немало. Я все крутил швабру по одному и тому же месту на линолеуме, когда Джастин Саймон вышел из учительской.