танков на шасси танка Pz-IV, весьма грозное оружие[17]. Мы остановились за ними, пока их внимание было приковано к просвету в кронах деревьев, где в любую минуту могли появиться русские самолеты. Первое штурмовое орудие двинулось вперед, съехав с просеки и держась под кронами растущих вдоль нее деревьев. Второе орудие выждало несколько минут, взревело мотором и двинулось вслед за первым, также держась подальше от просвета в пологе леса. Последний истребитель танков долго не решался двинуться в путь, его командир всматривался в небо так долго, что наши солдаты уже начали кричать ему, чтобы он начинал движение или освободил бы путь.

Его командир не обращал на эти крики никакого внимания, даже если и слышал их, и в конце концов скомандовал механику-водителю двигаться.

Как только низкая, приземистая боевая машина, кренясь, стала пересекать открытое пространство, в небе над нами появились силуэты русских штурмовиков, их тени скользили по лесной просеке. Истребитель танков увеличил скорость, теперь он решил все же укрыться под кронами сосен, и он уже наполовину проделал это. Но тут сквозь полог леса прорвался ракетный залп[18], сбивая наземь древесные сучья, поразивший истребитель танков прямо в борт.

Боевую машину подбросило в воздух, затем она рухнула гусеницами на землю, потеряв, очевидно, всякую возможность управления ею. Влача за собой струю дыма, выходившего сквозь жалюзи моторного отсека, она по инерции проехала боком на группу деревьев, растущих около просеки, свалила несколько из них и встала, опрокинувшись на борт. Деревья зашатались и рухнули на землю – что сразу увеличило открытый прогал над просекой, дав русским летчикам возможность прекрасно видеть то, что происходит под покровом леса. Из моторного отсека боевой машины выбилось пламя, и она наконец остановилась в гуще поваленных деревьев, прекрасно видимая с неба в разрыв между кронами сосен.

Люди, облепившие мою «Пантеру», попрыгали на землю и изо всех сил рванули в глубину леса, поскольку каждый из них понимал, что последует далее. Гражданские, солдаты и медики – все широкими прыжками стремились побыстрее оторваться от нас, ставших столь явной мишенью для штурмовиков. Только беженка из деревни осталась с нами, прижавшись к задней части башни, по-видимому чересчур испуганная, чтобы скрываться в лесу, пока я осматривал небо, ожидая возвращения штурмовиков. Но я не увидел и не услышал ничего – и приказал моему механику-водителю гнать через открытое пространство. Это было довольно рискованно – но еще более рискованно было оставаться там, где мы находились, в просвете среди поваленных деревьев, где огромный столб дыма от горящего истребителя танков, прекрасно указывал место, где находится цель.

Я опустился на свое место в башне, и мой механик-водитель рванул танк с места с такой скоростью, что меня прижало к задней стенке башни. Сквозь приборы наблюдения я видел, как мимо нас проносятся деревья, горящий истребитель танков, один член экипажа которого пытается выбраться из него через люк, с объятым пламенем телом. Затем просека перед нами осветилась взрывами падающих ракет, разносящими на части землю и деревья, их осколки барабанили по броне, когда мы прорывались сквозь дым разрывов.

Сгрудившиеся позади нас танки не стали терять времени, и через минуту обе наши «Пантеры» и оба «Королевских Тигра» миновали просвет в лесном пологе и уже двигались в относительной безопасности под густыми кронами деревьев. Пройдя несколько сот метров, мы остановились, и я выбрался из башни, чтобы оценить состояние нашего корпуса. Вокруг нас стали понемногу собираться солдаты и штатские, которые прибились к нам и проделали путь вокруг просвета под покровом деревьев.

Деревенская беженка лежала на моторном отсеке моей «Пантеры», спиной на вентиляционных жалюзи, ее одежда почернела от дыма горящего масла и в нескольких местах была порвана осколками ракет. Глаза ее были открыты, она еще дышала, но воздух выходил из ее легких сквозь раны в груди с протяжным свистящим звуком. Подняв на руки, я отнес ее к толпе беженцев и солдат и опустил на землю. Это причинило ей изрядную боль, она застонала и закатила глаза. Капо подошел ко мне и встал рядом.

– Мы должны двигаться, – сказал он, глядя на женщину. – Штурмовики шныряют повсюду.

– Я обещал этой женщине найти для нее морфий, – ответил я. – У нас уже ничего не осталось.

– Она умирает.

– Она помогла найти нам дорогу. Да и вообще очень нам помогала.

Капо вздохнул и, повернувшись, крикнул, чтобы из его танка принесли медицинскую укладку. Достав оттуда шприц-тюбик с морфием, он ввел ей в руку лекарство. Когда морфий подействовал, женщина застонала и открыла глаза. Неуклюже двигая рукой, она пошарила ею в кармане, достала оттуда фотографию и протянула ее мне. Я взял ее, а женщина затихла. По моим прикидкам, ей оставалось жить десять – двадцать минут. Под действием морфия она заснула.

Я бросил взгляд на фото, которое она мне отдала. На нем была изображена молодая девушка лет восемнадцати или двадцати, ее сходство с умирающей женщиной говорило, что это, по всей видимости, ее дочь. Нахмурившись, я спрятал фотографию в карман кителя. Несколько самолетов пронеслось на бреющем полете над кронами деревьев, и участок дороги, который мы только что миновали, взорвался клубами оранжевого пламени. Лишь много позднее я снова вспомнил об этой фотографии.

Далее по нашей просеке эта примитивная лесная дорога была изрыта воронками после недавней бомбардировки, и наше продвижение еще более замедлилось, поскольку мы были вынуждены объезжать эти воронки вместе с другими участниками движения. В ряде случаев эти воронки были наскоро перекрыты досками и бревнами; эту работу проделали обреченные на смерть и муки люди, которых мы называли хиви.

Хиви было сокращением немецкого слова Hilfswilliger, «хильфсвиллигер» – «добровольный помощник». Так называли советских солдат, которые попали в плен в годы наших успехов, в 1941 и 1942 годах, когда ни у кого не было сомнения в том, что германский «паровой каток» раскатает СССР тонким слоем. В то время эти люди содержались в германских лагерях для военнопленных, которые представляли собой квадратные участки земли, огражденные колючей проволокой, – никаких бараков, никаких палаток, никакой, даже самой примитивной, крыши над головой. Никакой еды, кроме травы под ногами; никакой воды, кроме дождя с неба. Скольких мы убили таким образом в этих лагерях, когда наша охрана из-за проволоки равнодушно смотрела на то, как красные убивают друг друга? Доходило ли их число до миллиона, или – как шепотом передавалось в слухах – мы довели до голодной смерти скорее два миллиона человек? Хиви – это те из пленных, кто добровольно соглашался помогать германским войскам,