— Да, видел… то есть, только в мониторе.

— И как он выглядел?

— Ну-у, в черном весь… а на голове капюшон. «Не много», — сам про себя отметил Плетнев,

пожирая глазами парня. Тот, видимо, понял этот взгляд по-своему, и тут же заспешил с дальнейшим рассказом:

— Да, в черном весь. Ну, когда мы с Модестом сюда прибежали, то почти одновременно с нами, только через другую дверь, сюда вбежал и Савин. Мы даже испугались немного. А еще секунд через двадцать появились сначала Кокин Николай Александрович, а потом и Ясенев, академик.

— Выходит, пятеро? — подытожил Плетнев. — И что же вы все делали в лаборатории в столь поздний час?

— Работали! — уже более уверенно произнес Гоша. Здесь все работают на совесть, а я порой даже ночую здесь. Когда на электричку опаздываю.

— М-да, это хорошо, что на совесть, — задумчиво произнес Плетнев, подбирая с пола окурок. — Здесь что, курят?

Гоша отрицательно качнул головой.

— Запрещено. Курят двумя этажами выше.

— А откуда же этот окурок?

— Не знаю, — пожал плечами Гоша. — Но в ту ночь, когда… В общем, здесь целая куча окурков валялась… вперемешку с битым стеклом…

В этот же день Плетневу удалось поговорить накоротке с академиком Ясеневым и даже стать невольным свидетелем словесной перепалки двух ведущих сотрудников фирмы: Кокина и Савина. С Турецким он договорился, что будет звонить ему каждый вечер, однако перед тем, как сделать телефонный звонок, он еще раз просмотрел свои записи, которые могли бы представлять собой довольно интересный материал для профессионального следователя.

…На тот момент он задержался на секунду перед дверью лаборатории, как вдруг услышал довольно возбужденные мужские голоса:

«…и потом, ваши бесконечные намеки. Я же вижу, как вы смотрите на меня, как высокомерно мне улыбаетесь. Вы считаете меня неудачником, а между тем…»

«Послушайте, Кокин, ваша подозрительность может сравниться только с моим терпением. Вы пришли мешать мне работать?»

«Я?! Да как вы!.. К тому же вы все время забываете о том, что я старший научный сотрудник, а вы, Савин, — младший, и вам следует…»

«Мы не в армии, Кокин. И потом вы не научный сотрудник, а просто клещ, присосавшийся к Ясеневу».

«В таком случае, Савин, признайтесь наконец-то, почему вы, гений вы наш, вернулись в Россию. Вас что, выгнали из Франции? Взашей?»

«Ах, Кокин, Кокин, тип зловредный! Я же вас не спрашиваю, с чего бы это вы оказались в ту ночь в лаборатории в халате наизнанку, тогда как за пять часов до этого вы ушли домой… Извините».

«Ну, С-с-савин, вы еще пожалеете…»

Далее стоять под дверью было просто неудобно, его могли заметить, и он вошел в лабораторию, в тот самый момент, когда через вторую дверь буквально выскочил Кокин, а Савин левой рукой, нервничая, пытался достать сигарету. Правая рука была перевязана, о чем тут же спросил Плетнев.

«Я обжегся… от неожиданности. Когда услышал сигнализацию. О колбу с азотом… Есть еще вопросы?»

Вопросы у Плетнева были, но к Кокину. Точнее говоря, один вопрос: «Что он делал в лаборатории в три часа ночи, тогда как ушел домой в половине одиннадцатого?» Однако ответ на этот вопрос он решил оставить на потом, догадываясь, что Савин, как один из ведущих сотрудников фирмы, мог выложить не менее сотни вариантов ответа на этот вопрос.

Турецкий будто ждал этого звонка, а может быть и не этого. Однако как бы там ни было, но трубку поднял сразу. Вкратце пересказав все то, что он успел сделать на фирме за этот день, Плетнев замолчал, ожидая целую серию вопросов, однако Турецкий не торопился.

— Ну и каковы твои выводы? — голосом уставшего до чертиков человека спросил он.

— Ну-у, насчет выводов, положим, еще рановато говорить, а вот насчет странностей, которые невозможно не заметить…

— А если без общих слов и более конкретно? — В голосе Турецкого послышались металлические нотки, чего за ним никогда ранее не замечалось, однако Плетнев свел это к элементарной усталости.

— Более конкретно?… Во-первых, это какой-то змеепитомник, а не компания единомышленников, как хотел бы представить Шумилов, а во-вторых… Свидетели ведут себя более чем странно, да и в здание просто так не зайдешь. С улицы не влезешь, так как все окна под сигнализацией, к тому же строжайшая пропускная система и пятиметровый забор, тоже под сигнализацией. А преступник…

— Кто в это время находился на фирме?

Эти четверо в лаборатории, уборщица, охрана да еще Глеб Шумилов, вице-президент, двоюродный брат Хозяина.

— И замок, говоришь, не взломан?

— Открыт ключом. Причем ключи от хранилища были только у самого Шумилова да еще у академика Ясенева. И ключи у них не пропадали.

— Хренотень какая-то! — выругался Турецкий.

— Вот и я о том же, — отозвался Плетнев. — Так что, свидетелей ограбления пора переводить в ранг подозреваемых.

— Вот это мы всегда успеем сделать, — осадил его Турецкий. — Кстати, ты проверил машины, «которые въезжали на территорию склада в тот день?

— Не успел еще.

Турецкий хотел было съязвить, что именно это надо было сделать в первую очередь, но все-таки сумел сдержать себя.

Таня Савельева оказалась довольно смышленой девицей, и когда Ирина Генриховна сказала ей, что хотела бы поговорить с ней относительно Стаса Кру-пенина, поиском которого уже всерьез занялись его родители, Таня не стала ни охать, ни стонать и только спросила, с чего бы вдруг агентство «Глория» заинтересовалось ее скромной персоной? Ведь она встречалась со Стасом всего ничего, к тому же ей уже звонила мать Стаса и сказала ей, что знать ничего не знает про ее сына, и это его исчезновение тоже непонятно и обидное для нее лично…

— И все-таки, Таня, я хотела бы переговорить с вами о нем, — уже более настойчиво попросила Ирина Генриховна. — Понимаете, пропал, будто в воду канул, совершенно взрослый человек, причем, не забулдыга какой-нибудь, и любая информация о нем, возможно, даже совершенно пустяшная на первый взгляд, может помочь в поиске человека.

— Что, настолько все серьезно? — уже совершенно иным тоном спросила Таня. — Я… я поначалу даже подумала, что он просто… ну-у, просто загулял у какой-нибудь женщины.

«Если бы», — мысленно вздохнула Ирина Генриховна, однако ситуация требовала максимальной корректности, и она негромко произнесла:

— Таня, дорогая, я сама мать довольно взрослой дочери, и можете поверить мне, что очень даже серьезно.

— Господи! А я-то, дура… — В голосе Татьяны уже звучала откровенная тревога. — Но где бы мы могли поговорить? И когда?

— Ну, сегодня, думаю, уже поздно, а вот завтра… У вас занятия кончаются во сколько?