Караваджо сдёргивает покрывало с одного из мольбертов, поворачивает его в поисках лучшей освещённости.

— Вот, ваша милость, взгляните, — произносит он с волнением и отступает в сторону.

Священники долго и внимательно молча лицезрят фигуры на полотне. Осмотрев их, стоя строго по центру, смещаются сначала на левый край, затем на правый, рассматривая картину под самыми разными углами. Ведь в просторном помещении церкви не все смогут видеть картину прямо перед собой, большинству придётся наблюдать изображение сбоку. Поэтому естественные искажения наблюдаемого изображения под любым углом не должны быть двусмысленными, и, не дай бог, не должны вызывать смешки, а это в живописи случается. Художники — народ озорной.

Наконец, епископ, дородный полный мужчина, положил руку на плечо Караваджо.

— Сын мой, я не сомневаюсь, что ты проникся всей глубиной сердечного трепета, изучая эту священную страницу Бытия Христа. Но я не вижу здесь Преображения Господня. У тебя это просто картина натурального траура, скорби живых людей по вчера ещё живому человеку, как это можно увидеть каждый день на любом римском кладбище. Безусловно, это талантливо, трогательно и проникновенно. Но это не священнодействие. Твоя картина не способствует постижению человеком, творением божьим, истинной сущности божественной ипостаси.

— Может быть, ваше преосвященство, подскажете, что я должен исправить, чтобы придать картине святости, — скрывая насмешку, спрашивает Караваджо. — Я ни в чём не отступил от канонического описания сцены положения Христа во гроб. А к символам святости, изображений которых церковь раньше требовала от нас, художников, теперь другое отношение. Ваши новые правила требуют правдивости, жизненной достоверности изображаемого, не полагаться на путь к сердцу верующего только через божественную символику. А ведь только символы и придавали святость обычным живописным работам.

— Не святотатствуй, сын мой, — строго реагировал монсеньор. — Не клевещи на церковь. Ты художником стал не как иначе, как произволением Божьим. Он вложил тебе в руки кисть для того, чтобы ты нёс миру его божественные промыслы, приобщал к ним заблудших, язычников и еретиков. Вот и ищи в себе то, к чему ты предназначен Всевышним. Не сваливай с больной головы на здоровую.

Караваджо, уставившись в пол, молча прослушал эту отповедь. Спящий догадывался, о чём думал в этот момент Художник. Караваджо сам считал, что талант живописца дан ему Богом, а как иначе? Откуда он взялся, талант этот? Что касается всего остального, что было ему сказано, он сомневался, что достоин миссионерской роли, к которой его склонял священник. И в этом отношении, зная образ жизни и поведения Художника, Спящий с ним был совершенно согласен.

— Что скажете, братья, — обратился епископ к сопровождающим его церковнослужителям? — Можем мы согласиться с пониманием мастером Микеланджело де Меризи Священного писания? Дон Фиделио, вы, кажется, не первый раз имеете дело с живописцами.

— Осмелюсь обратить ваше внимание, Монсеньор, на образ Девы Марии, — начал тот, тыкая пальцем в лицо простой, пожилой, скорбящей женщины, изображённой на картине. В последнем порыве любви к сыну она простёрла над ним руки. — Да, это же старуха какая-то! Кто же в церкви осенит себя крестным знамением при виде такой Матери Божьей. Никакой святости здесь нет. Паства вопросы будет задавать, кто здесь изображён?

— В самом деле, сын мой, — прервал епископ кипящего возмущением священника. — Не привычен этот образ для прихожан. Они всегда поклонялись молодой, прекрасной женщине — Матери Сына Божьего.

— Но Ваше преосвященство, — возражал Микеланджело Караваджо. — Иисус взошёл на Голгофу в 33 года. Следовательно, Святой Марии должно было быть не меньше 50-ти лет, немолодая уже женщина …

— Божественная святость неподвластна времени, — грубо прервал Художника третий священник.

— Так, брат, верно сказано, — сказал епископ, — именно: не подвластна и всегда молода, и красива, так её привык видеть народ и такой её любит.

— Хочу обратить ваше внимание, братья, — продолжил третий священник, — на грубый натурализм некоторых деталей на картине. Они носят вызывающий характер. Например, зачем вы, Микеле, заставили Святого Иоанна погрузить палец в рану Христа. Неужели нельзя было без этого обойтись?

На полотне апостол Иоанн, поддерживающий тело Христа под мышки, сам того не ведая, непроизвольно вложил палец правой руки в рану, оставленную копьём легионера на теле Распятого Христа.

У Спящего, стороннего наблюдателя этой страницы сновидения, сложилось впечатление, что молодые священники соревновались друг с другом, изощряясь в претензиях к картине. Видимо, такого же мнения был и художник, который отказался от оправданий и, заложив руки за спину, носком башмака молча катал по полу небольшой камешек. Он уже не рассчитывал на то, что заказчики картину примут.

— Мне кажется, фигура Старца Никодима нарушает гармонию остальной части картины, — опять начал один из экспертов. — Она слишком громоздкая, принимает на себя больше внимания, чем сам Христос.

— Что-то в лице Старца мне кажется знакомым. — добавлял другой священник. — Кто был натурщиком, Микеле? Уж не сам ли Микеланджело Буанаротти тебе позировал, сын мой?

— Нет, конечно, случайно получилось, — ответил Караваджо. — Никто пока не замечал.

Но Спящий знал, что Художник на самом деле намеренно, просто из озорства, придал лицу натурщика некоторые черты, характерные для лица великого живописца и скульптора.

Епископ не решился потребовать от Караваджо переписать образы двух библейских женщин не самого святого поведения — Марии Магдалины и Марии Клеоповой, так как их присутствие в акте похорон Христа было удостоверено самим Священным Писанием. Но серьёзно пожурил Художника за привлечение в качестве натурщиц хорошо известных в Риме девиц такого же лёгкого поведения. Он высказал пожелание, чтобы на картине лица их были менее узнаваемы, дабы избежать насмешек прихожан.

Спящий видел, что священники были готовы говорить, о чём угодно, но только не о ключевом элементе Картины. Они избегали дать оценку фигуре самого Христа. Епископ понял, что его спутники не собираются брать на себя ответственность, и решил взять дело в свои руки.

— Много было попыток воспроизвести Преображение Господне, сын мой, — вернулся он к теме, начатой им ранее в общем плане. — Мне трудно сказать, кто справился с делом хорошо. Судя по твоей картине, ты находишься под сильным влиянием античных мастеров, язычников. Твой Христос похож на древнегреческого атлета. Мы видим в твоём изображении, прежде всего, его физическую мощь, а не духовное совершенство. Думаю, братья, — обратился он к своим спутникам, — мастеру Микеланджело де Меризи нужно ещё поработать над картиной. Благословим его на великое свершение.

Братья, согласно кивая головами, подняли руки для осенения Художника крестом, но завершили этот обряд лишь тогда, когда первым сделал его Епископ.

— Потрудись во славу Божию, сын мой, поправь картину, придай ей