Это позволит, наконец, запереть русского медведя в своей берлоге, где он трусливо отсиживается, и высадить у Порт-Артура армию, чтобы доблестные сыны Ямато (одно из названий Японии) опять взяли крепость. Адмирал не скрывал, что спастись с броненосца, затапливаемого на фарватере вражеской гавани, почти невозможно, хотя тот и будет вести на буксире три паровых катера для эвакуации экипажа. У команды во время вдохновенной речи главнокомандующего на глазах стояли слезы, все были готовы умереть ради победы. И когда было предложено неготовым идти на верную гибель сойти на берег, таковых не оказалось.

Затем адмирал сам зачитал список членов экипажа, которые должны будут повести броненосец в его последний боевой поход. И хотя мы понимали, что для последнего боя нашего дедушки «Фусо» нет нужды в полной его команде, все не вошедшие в список почувствовали себя глубоко оскорбленными. Особенно переживал наш доблестный командир капитан второго ранга М. Окуномия. Его лишили чести вести свой корабль в последний бой, и хотя разумом он понимал, что главнокомандующий прав, но сердце его было полно печали. Вынув свой меч из ножен, он протянул его адмиралу и потребовал немедленно отрубить ему голову, дабы избежать позора бегства с поля боя, ложащегося на его род. Адмирал понял его чувства и разрешил остаться на корабле.

Я не был сначала включен в список. Но, принимая участие в разработке плана атаки, убедил адмирала, что без опытного штурмана (я хорошо знал Порт-Артур, до войны не раз был там и даже входил в гавань без лоцмана) очень сложно определить место затопления корабля ночью при погашенных навигационных огнях, тоже был оставлен на борту.

Началась подготовка корабля к последнему бою. Безжалостно было выломано и удалено все дерево и вообще все, что могло гореть. Были срублены мачты, корпус перекрашен в черный цвет, рассчитан запас угля от островов Эллиота до Порт-Артура. Пустые угольные ямы были залиты бетоном (для придания дополнительной защиты и затруднения подъема). Бетоном были залиты и помещения команды, отсеки подводных торпедных аппаратов и часть междудонного пространства.

Для нейтрализации сторожевых кораблей противника, сорвавших первую операцию брандеров, дополнительно были установлены два старых 6-дюймовых орудия Круппа и четыре 120-миллиметровые скорострелки Армстронга (120-миллиметровые орудия впоследствии были сняты русскими и установлены на вспомогательный крейсер «Ангара»). Трюмы двух транспортов, «Чийо-Мару» и «Фукуи-Мару», были засыпаны щебнем и залиты бетоном, кроме того, были заложены подрывные патроны для быстрого их затопления. Специально были выведены из строя якорные шпили, чтобы русские уже не смогли поднять якорь, если успеют захватить корабль до того, как он ляжет на грунт. Транспорт же «Ариаке-Мару» был загружен бревнами и рисовой шелухой, ему была назначена особая роль, роль приманки-прорывателя.

План операции в основном был разработан нашим доблестным командиром Окуномией, и, как показали дальнейшие события, этот план был безупречен. Операция должна была быть проведена в ночь со 2 на 3 мая. Эта ночь была почти безлунная, что позволяло нам незамеченными добраться почти до цели. У Порт-Артура луна заходила в 17:10, а всходила лишь в 03:42, темнело в 21:15, а начинало светать в 07:05. (Здесь и далее – токийское время: +1 ч. 12 мин. к времени Порт-Артура. Японский флот всегда жил по токийскому времени, где бы ни находились его корабли.)

Мы знали, что русские выставили много мин на внешнем рейде Порт-Артура, но, к сожалению, не знали точного расположения заграждений, поэтому первым в колонне шел непотопляемый (загруженный деревом) транспорт «Ариаке-Мару», который проложил бы путь среди мин нашему отряду. Кроме того, он, как первый в колонне, должен был принять на себя первый удар русских. Затем, по прохождении минных полей, команда транспорта должна была попытаться таранить какой-нибудь крупный корабль наших врагов, отвлекая тем самым их внимание от остального отряда, выполняющего главную задачу – затопиться на фарватере.

Мы должны были подойти к Порт-Артуру в 22:30 – к наивысшей точке прилива, составлявшей почти 2 метра. Во-первых, это позволяло нашим дестроерам безбоязненно проходить над русскими минами. Во-вторых, снижало риск подрыва наших глубоко сидящих брандеров, исключало влияние приливно-отливных течений, которые на внешнем рейде достигают полутора узлов, что чувствительно для нашего десятиузлового отряда, и, наконец, уменьшало вероятность сесть на мель при подходе к фарватеру. К этому времени офицеры разведки должны были поджечь в городе и крепости несколько строений, что позволит нашим штурманам выйти к входному фарватеру и обойти затопленные русскими пароходы.

Все эти положения блестяще подтвердились на практике. По опыту первой неудачной попытки заградить выход из русской базы, мы знали, что русские освещают прожекторами цель и атакуют ее. В том числе торпедами миноносцев, что было весьма опасно для наших тяжело нагруженных кораблей. Поэтому отряду были приданы два отряда истребителей, по четыре дестроера в каждом, с задачей отвлечь на себя русские дежурные силы и как можно дальше оттянуть их в море. Это отлично сработало на практике.

В ночь с 11 на 12 апреля офицеры отряда и командиры дестроеров на миноносце провели последнюю рекогносцировку внешнего рейда Порт-Артура и, к счастью, остались незамеченными русскими. В этой боевой операции боги помогали нам, ночь была тихая и безоблачная, звезды ярко светили, позволяя отлично ориентироваться по ним. Мы шли десятиузловым ходом курсом на север, чтобы быстрее и без лишнего маневрирования попасть в створ фарватера (вход во внутреннюю гавань расположен практически точно с юга на север). Также нам удалось своевременно обнаружить ориентир – скалу Лютин-рок, – теперь оставалось идти по прямой к славной гибели!

И тут началось! «Ариаке-Мару» был освещен прожектором миноносца и обстрелян им («Решительный»), в том числе самодвижущимися минами Уайтхеда. Обе попали в транспорт, но из-за своего плавучего груза он лишь немного осел в воде и чуть снизил скорость (на самом деле «Решительный» так и не сумел сблизиться на торпедный выстрел, транспорт, по-видимому, подорвался на первой и третьей линиях мин крепостного заграждения).

Наш «Фусо», в свою очередь, а также «Конго» и «Хией», открыли ураганный огонь по русскому миноносцу. По-видимому, наши снаряды нанесли ему смертельные повреждения, так как он резко ослабил огонь, снизил скорость, потушил прожектор и окутался паром. Оглашая весь рейд ревом сирены, по-видимому, из-за ее повреждения, он повернул к берегу и вскоре скрылся из вида. (На самом деле на «Решительном» были повреждены паропроводы, он почти потерял ход и обесточился, поэтому и погас прожектор. Командир принял решение на остатках пара уходить к берегу и там во избежание затопления выброситься на мель. Сирена использовалась для привлечения внимания береговых батарей к прорыву брандеров.) Внезапно рев сирены прекратился, видимо, миноносец затонул (просто стравил пар).

Наши дестроеры выскочили из-за корпуса «Фусо», где они притаились, чтобы добить наглого противника, но в это время были освещены прожекторами еще трех-четырех русских миноносцев и вступили с ними в перестрелку, уводя полным ходом их от нашего отряда – и русские клюнули на приманку! Они не поняли, где главная угроза для них, и увязались в погоню за нашими дестроерами, которым ничем серьезным это не грозило. Наши истребители были сильнее русских по артиллерии, быстрее, а экипажи опытнее и храбрее. Кроме того, нас было больше (в условиях плохой видимости японцы сначала приняли «Новик» за миноносец, что было для них фатальным, русские истребители уже были довооружены кормовой 75-миллиметровой пушкой и в артиллерийском отношении не уступали японцам, кратковременно русские истребители могли развивать скорость, не уступающую японцам; сравнивать же храбрость экипажей вообще бессмысленно – и с той, и с другой стороны было явлено немало примеров беспримерной отваги и самопожертвования).