— Раб Божий Петр смазывается елеем радости, во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Голенького помазанника батюшка взял на руки и погрузил в купель:

— Крестится раб Божий Петр!..

После этого Петьку облачили в белые одежды, повесили на шею крестик на светло-синей ленточке и пропели радостными голосами:

— Дай же мне белые одежды. Одевайся светом, как одеждой!

Потом, кажется, батюшка читал Евангелие о прощальном слове Христа идти в мир и крестить всех людей во имя Его… Произносились церковные моления о милости, жизни, мире, здоровье и духовном спасении новопросвещенного младенца Петра.

— Как пророк Самуил благословил царя Давида на царство, так благослови и голову раба Твоего Петра!

Это были последние слова священника, после чего он сделал постриг младенцу, отдавая его тем самым в руки Божии.

Дома Наталью и Федора уже ждали родители мужа. Накрыли стол, выпили за новоокрещенного, порадовались за него. Вот так хорошо прошел день. Утром — снова дела…

Кажется, это было недавно, а вот уже и сыновья выросли. Теперь надо поднимать, выводить в люди маленького Чингисхана. Ничего, справимся, подумал Опарин.

— Чего, на сына никак не можешь налюбоваться? — усмехнулся стоявший рядом с Федором бывший новгородский стрелец, а ныне знаменщик Васюк Дрязгин. Его спасло только чудо от виселицы после того, как он встал на сторону бунтовщиков, призывавших народ не подчиняться царским указам, а вернуться к порядкам, какие были в Новгородской вечевой республике. Там жилось вольготнее, ведь власть выбирали сами граждане города. — Ты вот скажи мне, друг мой разлюбезный, как теперь жить собираешься? У тебя есть законная жена, а ты… — он покосился на стоящую поодаль Наталью.

— Нечего меня корить, — мельком взглянув на долговязого и узкотелого товарища, недовольно пробурчал Федор. — Детей я вырастил, а если так — теперь могу и душу отвести.

Васюк усмехнулся:

— Будто ты у Стеньки Разина ее не отвел! Гуляли, и вся Русь-матушка сотрясалась. Правду говорю?

Васюк для Федора — первый товарищ в крепости. Они столького вместе натерпелись, прежде чем оказались на Амуре. Считай, всю тайгу прошли от начала до конца в поисках вольного угла.

Дрязгин чуть постарше войскового старшины, но семью до сей поры так и не завел. На вопрос Федора, почему он живет один, отвечал, мол, еще успеется. Хотя куда тянуть? Иные в таком возрасте уже вовсю нянчатся с внуками.

Федор привез тогда семью, считай, в чистое поле. Сердобольные люди поселили их в избушке из соломы. Там же и Васюку нашелся угол. Вставали рано, ложились поздно. Впереди была зима. Семья обустраивалась и заготавливала пищу. Сыновья помогали отцу рубить за крепостной стеной избу, тогда как жена Наталья с дочкой Аришкой солили в бочках грибы, собирали ягоды и травы от всяких болезней, шили из шкур, выменянных у тунгусов на бусы и кольца, шубы бурятского покроя и короткую обувь.

— Наталья?.. Ты подумал о ней? — неожиданно и резко спросил товарища Васюк.

— За Наталью не бойся… Я ее в обиду не дам… Она мне все-таки жена, — нахмурил брови Опарин.

— Жена-то жена, да огнем обожжена, — нечаянно подслушав разговор товарищей, сказал неслышно подкравшийся к ним сзади хорунжий[9] Ефим Верига, пришедший на Амур вместе с отрядом Черниговского.

Он всегда появлялся внезапно. Ходит, будто лиса, говорил о нем Опарин. Странный, мол, человек, и глаза какие-то плутовские. Норов такой!.. Короче, та еще заноза в заднице.

В отличие от Федора, Верига не был богатырского сложения, но отличался поразительной ловкостью. Иногда и местные богатыри бывали им биты. Еще Ефим, как потомственный казак, хорошо владел саблей. Темно-рыжая борода и карие глаза с раскосинкой достались Вериге от турчанки, которую отец, запорожский казак, привез из дальнего похода.

В Албазине поговаривали, что Ефим неровно дышит к Наталье Опариной, которая к своим годам еще не потеряла былую красоту. Светлая, статная, голубоглазая, с длинной пшеничной косой, как бы нечаянно переброшенной на высокую грудь, она до сих пор привлекала внимание сильного пола. Величавая славянка. Как говорили в народе, пройдет — словно солнцем осветит, а посмотрит — рублем одарит. Бывало, выйдет по воду с коромыслом на плечах, а казачки тут как тут. Смотрят ей вслед и крякают, поправляя не вдруг затопорщившийся ус. Хо-ро-ша!

О влюбленности Ефима Вериги в его законную жену Федор давно догадывался, но не злился на Веригу, понимая супружескую верность Натальи. Поэтому вся история с Ефимовым увлечением лишь тешила мужское самолюбие Опарина.

— Нечего заглядываться, ведь от женщин-то все беды, — предостерегал мужчину Васюк.

Для Федора подобное не ново. Он знал и про баб, и про то, как из-за них устраивают смертельные драки. Тут еще Санька, сама того не ведая, подлила масла в огонь. Ох, не простит ему Ефим любовницу Федора. Как тот просил! Практически на коленки вставал. Мол, у тебя есть и жена, и детки, а у меня никого. Отдай мне девицу. Разве Федор отдаст золото, лежащее у него в руках?

— Так и ты, Ефим, вздумал меня судить? — зло посмотрел на хорунжего Федор.

— Сам как считаешь? — ответил тот. — Такую красотку променять на узкоглазую азиатку!.. Эх, жаль, не я ее муж…

Федор фыркнул.

— Наши семейные дела — не твоего ума дело, понял? Заведи свою половину — тогда и лай, — жестко ответил мужчина.

У, дьявол, в самое сердце уколол! — скрипнул зубами Ефим. Была у него жена, была! И дети. Только их всех проклятые турки увели в плен. Во времена, когда Верига жил еще за Днепровскими порогами, в Сечи Запорожской, где вместе с товарищами берег христианские веру и земли от пришлых чужеземцев. Он пытался искать своих родненьких, но куда там! Как иголку в стогу сена искать. Турция большая. Там и горы высокие, и пустыни необъятные. Пойди, обойди все. Море переплыть, конечно, можно, а потом куда?.. Он рыскал по горам и пустыням — все напрасно. Будто сквозь землю жена и дети провалились.

— Ну-ну… — как-то нервно подергал за висящую у него в мочке левого уха золотую цыганскую серьгу Верига и отошел в сторону, оставив Федьку с Васюком одних, продолжая подслушивать. Те больше молчали, попыхивая трубками.

4

Обряд крещения завершился, и под пение псалмов исполняемых монашками и послушниками, старец велел пастве выходить на берег. Люди не сразу откликнулись на его призыв. Они стояли по пояс в воде, не в силах прийти в себя из-за торжества момента. Даже младенцы не плакали на руках своих матерей. Их успокаивала невидимая ласковая рука. Не Божия ли Матерь, чей лик блаженно светился в лучах восходящего солнца на одной из святых икон?

Сосредоточившись, люди начали выбираться из воды. Чуточку растерянные, но просветленные. Мамаши тут же принялись менять у своих чад мокрые пеленки. Часть окрещенных, как и подобает в таких случаях, надели на себя белые длинные рубахи, а остальные, у кого по каким-то причинам таковых не оказалось, обошлись и так.