И какие же у него были глаза! К своему стыду я забыла о Грише. Я потерялась. Я выпала из действительности. Утонула, забылась… Даже комнату, привычные предметы и мамино удивленное лицо, перестала замечать, словно размылось все вокруг, словно отошло на второй план. Ни страха, ни боли, ни прошлого — все исчезло, растаяло, растворилось… в темно-карем, почти черном, омуте его глаз.

И мыслей в голове никаких, только сердце от страха барабанную дробь в груди выстукивает, да ногти до боли впиваются в ладони.

— Мы можем с вами поговорить? — спрашивает он мягко, словно с ребенком разговаривает, и взгляд не отводит, только ресницами на секунду глаза прикрывает. И мне бы, воспользовавшись секундной передышкой, оторваться от его взгляда, спрятаться в свою раковинку, а лучше всего, сбежать в свою комнату и запереть дверь, но я вдруг замечаю, какие у него ресницы — чёрные, длинные, изогнутые… И искренне удивляюсь — разве такие бывают у мужчины? И разглядываю его дальше. И отвечаю, не задумываясь над тем, что говорю. Отвечаю одновременно с мамой.

Я:

— Да, можем.

Мама:

— Нет, Катя не может.

Я ахаю — дошло, наконец, что делаю! Накрыло пониманием — я сама чуть не впустила его к себе! Нельзя! Ни в коем случае нельзя! Мама теряет дар речи. Последний взгляд, брошенный на Марка, прежде чем я скрылась в своей комнате, успевает впихнуть в мою память его удивленный вид и бровь, чуть изогнувшуюся в немом вопросе.

Десять минут я общаюсь в маленькой, напоминающей оранжерею или джунгли тропические, кухоньке с Натальей Аркадьевной и понимаю уже, что эта женщина толком ничего о мальчике и его семье не знает. А то, что знает, уже нам с Олегом известно. А вот Катя (я услышал и запомнил, как её зовут) помочь могла бы. И я почти готов был спросить у её матери, чем напугал, почему она так неожиданно скрылась в своей комнате. Но не успел.

Она пришла сама. Нерешительно, словно была гостьей, а не хозяйкой, в этом доме, замерла в дверном проеме. Несмело, будто ища поддержки, посмотрела на свою мать. Наталья Аркадьевна снова казалась мне удивленной, будто впервые видит свою дочь! Странные какие-то женщины. Загадочные. Непонятные.

Но тем меня и зацепившие… Ну, конечно, если по-честному, то зацепила только Катя. Вблизи она была ещё привлекательнее, чем из окна квартиры Мерцаловых. Волосы оказались рыжими — яркого, насыщенного цвета. "Сколько ей лет?" — думалось отчего-то. — "Ну, не двадцать пять уже, но и точно не сорок". Я так навскидку определить не мог — ни седины, ни морщин заметно не было. Светлая кожа, как у всех рыжих, зелёные глаза — пугливые, нерешительные… Только взгляд странный — словно боится меня, словно пересиливает себя, чтобы смотреть. Но всё-таки смотрит. И странно так смотрит — с неподдельным интересом, изучающе, словно и хочет смотреть, и не хочет одновременно…

— Я думаю, вдруг поможет в поисках то, что Гриша мне рассказывал, — робко произносит она, не сходя с места и опустив глаза в пол.

— Нам сейчас каждая мелочь важна, — говорю несомненное, обычное в таких случаях, а сам почему-то взгляд от неё оторвать не могу. И думаю о том, как в одном человеке сочетаться может такая яркая, такая вызывающе красивая внешность и робость, неуверенность в себе? Современные женщины, хоть мою Инну взять, цену себе знают и умеют пользоваться своими плюсами. Нет, Изотов, не зависай на ней снова! Ты что, бабы не видел? Как дикарь в самом деле!

Но уговоры не помогали — я снова смотрел, снова любовался изгибом губ, тем, как соблазнительно они двигаются, когда она говорит, как в глубине её рта виднеется кончик розового язычка…

— … тоже рассказывать? — вопросительные нотки в её голосе привели в чувство. И я, словно вынырнул из толщи воды — очнулся, вдохнул глубоко, вдруг поняв, что, оказывается, не дыша смотрел в её рот! Сука! Что со мной? Ну это же обычная женщина! А я ни слова не слышал! Только голос ее отпечатался в сознании, а что она там говорила…

— Вы меня извините, я задумался, — с ужасом подумал, что и дальше сосредоточиться не смогу, а ведь, вполне возможно, Катя была последней, кто видел мальчика, значит, допросить её нужно как можно внимательнее. — Разрешите, я позову сюда своего помощника?

— Нет! — категорично и в один голос выкрикнули они обе. Я удивился, но расспрашивать, почему нельзя, конечно не стал.

— Хорошо. Ладно. Тогда давайте по порядку, — сказал и достал из кармана блокнот и ручку, указал Кате на стул возле Натальи Аркадьевны, справедливо полагая, что рядом со мною она ни за что не сядет.

— Дня два назад он рассказывал, что убежит из дома, потому что мама его не любит. Он говорил, что поедет искать отца. Но мне тогда казалось, что Гриша просто поругался с матерью, поэтому и сказал так. Я пыталась объяснить мальчику, что ссоры у всех бывают, что в детстве я тоже с мамой часто ругалась. В общем, старалась успокоить его. И мне показалось, что он согласился с моими доводами.

— Что он рассказывал об отце? — быстрый взгляд на меня и она вновь пряталась за веером из темных ресниц, отгораживалась и отвечала так, словно сама с собой беседу вела.

— Отец его родной где-то далеко живет. Вроде бы в Сибири…

— Отец его сидит в тюрьме. Срок немаленький. Мерцалов Святослав Игоревич, — Ленька уже успел получить инфу от Перекальского до выезда сюда, поэтому о родном отце мальчишки я был хорошо осведомлен. — Уехать к нему мальчик никак не мог бы. Мать Мерцалова живет в Краснодаре с семьёй младшего сына, Гришиного дяди. Как думаете, Гриша мог бы в такую даль один отправиться? Вообще, раз вы с ним общались, как считаете, мальчик был склонен к побегу из дома? Для нас сейчас очень важно понять, он сам ушел или его кто-то увел, выкрал?

В поднятых на меня зеленых глазах плескался такой ужас, что мне казалось, Катя сейчас просто упадет в обморок или начнет биться в истерике. Глаза стали огромными, зрачки расширились, заполняя радужку. Руки, сложенные на коленях, сжались в кулаки так сильно, что костяшки пальцев побелели. В моей голове промелькнула странная мысль — взять за руку, успокоить, сказать, что, вполне возможно, последнее мое предположение не соответствует действительности.

Но версии нужно было отработать все. Да и, собственно говоря, когда было такое, чтобы мы успокаивали свидетелей? Бред же? Бред! И с чего бы я должен брать за руку чужого, малознакомого человека?

Сосредоточился. Заговорил максимально спокойно, максимально доверительно и тщательно подбирая слова:

— Вполне вероятно, мальчик находится у кого-то из друзей. И вернется сам. Но, раз уж его мать обратилась к нам, мы обязаны отработать все версии…

Я хотела рассказать ему о том, что Барышня и Катя Семенова одно и то же лицо. И должна была. И так было бы возможно что-то узнать о ходе поисков Гриши — уже под своим настоящим именем просто написать Марку Изотову в соцсетях. И если бы я призналась сразу, то можно было бы запросто объяснить и себе, и ему, зачем я ему написала! Но я не призналась. И поэтому совершенно не понимала, что заставило меня это сделать.