– Берем? – шепнул он, когда мы спускались по лестнице. Словно его действительно интересовало мое мнение и согласие. Впрочем, деньги частично были и мои, отложенные из прежних гонораров, так что, может, и интересовало.

От идеи найти работу по специальности после университета пришлось отказаться сразу – зарплаты в науке были даже не смешные – позорные. Призвание на хлеб не намажешь – в этом я была вполне солидарна с Лексом, оставившим лазеры и прочую сверхтекучесть для того, чтобы сделаться бизнес-тренером. Я же несколько лет довольно лихо копирайтила для разных женских изданий и детских энциклопедий, пока окончательно не засела дома с Машкой. Писала на русском для Москвы, на украинском – для Киева. Лишь бы платили.

– Берем, – быстро ответила я. Вот теперь и маме позвонить не страшно.

Когда мы вышли на улицу, вдруг повалил снег, и сразу все стало светло, очевидно, прозрачно. Новый год, новая квартира, новая долгожданная жизнь. Не сговариваясь, мы сбежали вниз к источнику, а там со смехом прятались за деревьями, пили ледяную колючую воду и целовались заиндивевшими, почти бесчувственными губами, согревая их дыханием друг друга. Город мгновенно помолодел, похорошел под легким белым покровом, и я впервые за долгое время ощутила в сердце что-то похожее на надежду. Мы попросили санки у какого-то малыша и лихо скатились с горки прямо навстречу густеющему на глазах…

Москва. Март 2012

…снегопад закончился под утро. Выглянуло солнышко. По случаю Восьмого марта работать решили до обеда. Клеили обои в маленькой комнате на втором этаже. Светлана показала мне, как аккуратно разглаживать бумажные полотнища от центра к краю, чтобы не было морщин, и подгонять стыки. Несколько часов работы, шесть рулонов обоев, ведерко мутного клея, похожего на молочный кисель, и безрадостный бетонный бункер с окном, глядевшим в пустое серое небо, превратился в аккуратную светлую комнатку пастельных тонов. В коридоре ждали своего часа листы коричневого линолеума, в проеме весело скрипела новенькая желтая дверь. Рулила процессом маленькая длинноносая блондинка с темпераментом электровеника. Закончив прилаживать последний кусок обоев, она соскочила со стремянки, вытерла руки о рабочие штаны и объявила: «Баста! Девочки хотят праздновать!»

Светлана была шумной, нахальной, энергичной. Такие, как она, приходят в этот мир, чтобы исправить ошибки, сделанные такими, как я. Именно так выразился хозяин, позвонивший мне сразу после Рождества: «Кажется, я нашел решение проблемы». Я была проблемой. Света – решением.

Я была благодарна ей за шум, движение, жизнь, за быстрое и неотвратимое расколдовывание пыльной зачарованной квартиры в обыкновенное человеческое жилье без причуд. За то, что я снова двигалась, поднимала и опускала руки, а не лежала сутками напролет, отвернувшись лицом к стене, а спиною – к требовательному рыбьему рылу. К красно-черной палачевской голове, смотревшей на меня из аквариума твоими глазами.

Звонила мама, звала к себе на Новый год. Я отказалась. Не знала, будет ли мне куда возвращаться. Я боялась объяснений, неизбежных при личной встрече, по телефону удалось отделаться дежурным «все хорошо». Мама хохотала, рассказывая о проделках племянников и перебирая хозяйственные заботы, и мне не хотелось лезть в ее наконец-то наладившуюся жизнь со своими невнятными и неразрешимыми проблемами. Честно говоря, я просто не представляла, как и о чем мне теперь говорить с этой бодрой, полной сил женщиной. Общее горе нас связывало, счастье – разъединило. Восемь лет назад она перебралась из Украины к родне на Урал и разом обрубила этим отъездом всю свою прежнюю жизнь, включая меня. В тот момент я восприняла это почти с облегчением, у меня не было тогда другой жизни, кроме тебя, совесть укоряла, но сердце не вмещало двоих. А теперь… Как бы ни хотелось порой выплакаться в теплые мамины колени, как в детстве, было, видимо, уже поздно что-то менять в установившихся отношениях – хороших, но не близких.

Наши милые нахлебники-квартиранты разбежались за несколько дней, стоило заговорить о деньгах. Последней с виноватой улыбкой съехала Кристина – подруга из архива предложила ей пожить пока у нее, а мне деваться было некуда, и я оказалась одна в пустой квартире, по которой ночами бродили дикие, необъяснимые звуки, словно эхо другой, так и не прожитой мною жизни.

Пятнадцать лет назад я лежала точно так же, отходя от предательства и разрыва. Другая страна, другой мужчина, но та же самая боль, не оставляющая места ни для чего более. Жизнь удивительно однообразна, если смотреть на нее из разоренной постели. Меня удивляло собственное состояние – мы не особенно хорошо жили последние годы, и я могла бы чувствовать облегчение, но ощущала только отчаяние, словно потеряла счастье, которого давно не было.

Общие друзья, оказавшиеся на проверку только твоими друзьями, встречали меня недоверчиво, в рассказе о твоем исчезновении им чудилась какая-то темная недосказанность. Никто и ни в чем не обвинял меня прямо, упаси бог, но нехитрая мысль «от хороших жен так не уходят» легко прочитывалась в паузах между вежливыми и сочувственными словами.

Как ни странно, никому из нас не приходило в голову самое страшное и очевидное объяснение. Хотя я добросовестно отнесла заявление об исчезновении мужа в милицию и провела несколько незабываемых часов, перелистывая альбом с фотографиями последних «подснежников», обнаруженных в Москве, но поверить в возможность подобного исхода всерьез так и не смогла. Смерть – это было не про тебя. Несколько месяцев потом мне перезванивали из бюро судебной медицины, обнаружив труп подходящих кондиций, «русоволосый мужчина, славянский тип внешности, рост – метр девяносто», но я ни разу не ездила на опознание. Мне было бы легче, знай я наверняка, что ты умер, но я была уверена: ты жив. Это не было истерическим отрицанием реальности доведенной до отчаяния женщины, я видела, что, так или иначе, эту уверенность разделяли со мною все знавшие тебя. Возможно, кто-то из них даже догадывался, где ты скрываешься, но ни один не захотел поделиться своими догадками со мною. Ты умел очаровывать людей, я – только разочаровывать.

Светлана появилась, когда между мною и безумием оставалось буквально несколько завитков неаккуратно положенной штукатурки, в которых я каждый день открывала все новые и новые узоры. Она жила с таких огромных «недоделанных» квартир, их много было в отходящей от кризиса Москве. Светлана договаривалась с хозяевами, заканчивала ремонт, а потом сдавала помещение покомнатно. Наша «пыльная квартира» была для нее уже третьей. Затеянное переустройство подняло меня с постели. Отдаваться тихому неподвижному отчаянью под визг электродрелей и стук молотков – ремонт было решено начать с установки межккомнатных дверей – стало невозможно, и я сбежала из дома.

В ту зиму вся Москва ходила на митинги, и я тоже. Меня мало интересовала политическая повестка, поэтому я невольно отмечала общие черты в городе размежевавшихся людей. Между толпой, собиравшейся под красными знаменами неиствующего Кургиняна, людьми, шедшими по проспекту Сахарова, и бюджетниками, размахивавшими шариками в Лужниках, было куда меньше различий, чем они думали. Везде были физиономии посложней и попроще, в любой толпе встречались откровенные фрики и неадекваты, но преобладали добрые и вдумчивые лица обычных людей, царила атмосфера братства, приподнятости, единства, такая же, как на первомайских демонстрациях моего детства. И меня не оставляло ощущение, что все эти люди, вероятно, сами того не осознавая, ищут в политическом действе того же, что и я, – избавления от жуткого, разъединяющего отчуждения и одиночества, повисшего над столицей и над страной последние десятилетия, после того как официальный советский коллективизм был высмеян и выкинут на свалку истории.