Полибий неопределенно пожал плечами:

— Зерно и земля останутся там и завтра, пойдешь ты туда или нет, цезарь. И есть еще одна вещь, о которой я должен тебе сказать; это сообщили нам из Британии. Мятежный вождь Каратак снова повел свои войска через страну и приказал им не останавливаться ни перед какой жестокостью, чтобы подорвать дух наших солдат. Твой полководец Плавтий хотел преследовать и уничтожить Каратака, но, к своей досаде, вынужден был следовать твоему приказу и теперь проверяет подготовку к взятию столицы Каратака, которая, как сообщил мне посланник, должна быть взята тобою лично. Это так?

Клавдий кивнул.

— Мне сообщили, — заметил Полибий, — что эта столица — не больше чем деревня с домами из дерева, соломы и глины… — Он подумал о чем-то и завершил: — Очевидно, цезарь, бритты строят что-то, похожее больше на мазанки, чем на дома. А ты все еще считаешь, что императору пристало лично завоевывать такую глушь?

— О, хоть раз в жизни, Полибий, не мог бы ты заткнуться? — воскликнул Клавдий.

Грек взглянул на него в изумлении. До него, наконец, дошло, что Клавдий явно недоволен, а что он сам зашел слишком далеко. Незадачливый советник склонился в знак извинения.

— И еще кое-что, Полибий. Пока меня не будет в Риме, я хочу получать ежедневные отчеты о поведении моей жены. Мессалина ведет себя не так, как подобает жене цезаря, даже тогда, когда цезарь во дворце. Когда цезарь отправится в поход, одни боги знают, как далеко она может зайти. А я не смогу стать настоящим победителем, если меня будут осмеивать как мужа самой разнузданной шлюхи в Риме, не правда ли?

Земли иценов в Восточной Британии

Дни стояли солнечные, часто жаркие. Туман в полях быстро испарялся, в воздухе висела пыль от сухой земли и пыльца цветов, в изобили растущих в лесах и лугах. Казалось, пыль и грязь были повсюду. Грязны были одежды крестьян, начинающих готовить поля к сбору урожая, грязны были их дома.

Но хуже, куда хуже был дым, которым тянуло с полей, подожженных для того, чтобы выращенное на них зерно не досталось римлянам; хуже была пыль на одеждах бегущих от войны людей, хуже был прах мертвых, возвращающийся, наконец, земле.

Поражение вождя Каратака оказалось горем для одних и, может быть, облегчением для других. Но душу Боудики известия о поражениях опустошали. Никогда еще она не была настолько лишена всякой надежды, как тогда, когда слушала гонца, который рассказывал о проигранных битвах. Он был воином из племени иценов, сражался плечом к плечу с Каратаком на реке Медвей и подтвердил храбрость бриттов и несокрушимость римлян.

После возвращения из святилища друидов и радости, испытанной на празднике, Боудика делалась все более замкнутой и угрюмой. Она начинала путешествие с таким волнением, она радовалась долгому пути, приключениям, встречам с новыми местами и удивительными знаками, посвященными богам! В первый раз за ее юную жизнь мир распростерся за границы племени иценов, за хорошо знакомые ей реки, поля и леса. Но потом пришли вести о нашествии римлян, и в одно мгновение все поглотил хаос. Вместо ощущения свободы, которое она обрела на собрании племен в священной роще, она чувствовала в душе глухое уныние. Это уныние поселилось теперь и в ее семье. Даже возвращение домой, ко всему тому, что было ей знакомо, не принесло облегчения.

Но чтобы понять, что делать теперь, ей нужно было доподлинно знать все о происходящем. Потому она и выпытывала у возвратившегося воина:

— Битва была на реке? Кто из бриттов сражался? Сколько римлян там было? Как они были одеты? Какое оружие…

— Боудика! — воскликнул Гэдрин. — Во имя богов, один вопрос за раз! Бедняга только что приехал.

— Но как поступим мы, отец? — спросила она.

Гэдрин кивнул.

— Это вопрос, над которой предстоит думать мне. Это — не дело детей, — сказал он.

— Я не ребенок. Я охотник. И я могу сражаться с римлянами так же, как и любой бритт.

— Не будет никаких сражений с римлянами, пока мы не узнаем их намерений, — заявил отец твердо. — Римляне воюют всерьез. Они сокрушают любого, кто становится на их пути. Если мы вступим в войну, они точно нас уничтожат…

— Так мы не будем сражаться? — перебила она.

— Каратак сразился, и посмотри, чем это закончилось. Как могут ицены сопротивляться столь могучей силе, как римляне?

Внезапно ее глаза вспыхнули гневом.

— Я буду биться! Даже если буду делать это одна!

— Да, — отозвался отец, — верю, что будешь. А что буду делать я, когда мою любимую дочь поднимут на столб и распнут? Нет, дорогая, не будет никакой битвы. Время сражений ушло. Пришла пора переговоров.

Позднее, той же ночью, она заставила гонца только ей одной повторить все детали сражения, проигранного Каратаком, и чем дальше слушала, тем меньше понимала, почему бритты потерпели поражение. Каратак был благородным воином, искусным в военном деле и одним из тех, кого защищали боги. Зачем тот мальчик погиб в таких мучениях, если не ради того, чтобы армии бриттов выиграли войну?

Брат Каратака, Тогодумн, человек тоже выдающийся, был убит, как и тысячи отважных сыновей и дочерей Британии. Если верить словам вернувшегося воина, даже женщины сражались храбро и не уступали мужчинам в силе и стойкости. Воин особо подчеркнул их мужество в борьбе с римскими полчищами. Но и этого оказалось мало. Британия потеряла свою армию.

— Тебе нужно было их видеть, госпожа, — сказал ей бритт. — Римляне стояли несокрушимой стеной. Мы делали все, чтобы разбить их строй, но чем больше мы нападали, тем, казалось, больше их становилось, и тем чаще они убивали наших воинов. Мертвые и умирающие громоздились одни над другими, пока перед римлянами не вырос холм из тел, а затем, когда мы начали отступать, римляне преследовали, рубя нас своими короткими мечами и пронзая длинными копьями. И стрелы… Словно железные осы, они затмили небо, и еще тысячи наших пали мертвыми или тяжелоранеными. Для нас больше нет надежды, госпожа, мы обречены. Никто не может сражаться с римлянами, кроме армии, равной им.

— Обречены? Как Британия может быть обречена? Нас так много, и мы сильные!

Боудика знала, что говорит теперь, как неразумное дитя. Но она просто не понимала, как ее земля могла быть внезапно завоевана народом, о котором она слышала только какие-то смутные сказки. А теперь римляне были здесь, угрожая всему, что она любила, и даже ее жизни.

— А что жрецы? Разве они не приносили жертвы, не молились? — спросила она.

Воин грустно улыбнулся:

— Римские мечи и щиты не особенно подвластны заклинаниям друидов.

Боудика верила, что молитвы должны действовать. Почему же боги не слушали их? И если Каратак бежал от римской армии, а Тогодумн был убит вместе с тысячами бриттов, кто тогда защитит Британию от нашествия? Позднее она спросила об этом Аннику и Гэдрина, но их ответы были неопределенными: «Не все вещи таковы, какими могли бы быть» или: «Ты еще молода, но скоро поймешь». На самом деле они имели в виду одно: «Иногда лучше жить в мире с тем, кто завоевал тебя, чем сразиться и умереть».