– Не замечал я, чтобы он вел себя как тронутый, – сказал мистер Томпсон. – А замечал, что во всем ведет сам себя как разумный человек. Одно уже то, что не женится и притом работает как вол и, спорю, что по сей день целехонек у него первый цент, который я заплатил ему, когда он здесь объявился, да к тому же не пьет, словечка никогда не проронит, тем более бранного, никуда не шляется зазря по субботним вечерам, и если он после этого тронутый, – сказал мистер Томпсон, – тогда, знаете, я и сам, пожалуй, не прочь тронуться умом.

– Ха-хаа, – произнес мистер Хэтч, – хе-хее, вот это мысль! Ха-ха-ха, мне такое не приходило в голову. Ну, правильно! Давайте все тронемся, жен – побоку, денежки – в сундук, так, что ли? – Он нехорошо усмехнулся, показывая мелкие кроличьи зубы.

Мистер Томпсон почувствовал, что его не хотят понять. Он оглянулся и кивнул на окошко за шпалерой жимолости.

– Давайте-ка перейдем отсюдова, – сказал он. – Как это я не подумал раньше. – Мистеру Томпсону было не по себе с приезжим. Тот умел подхватывать мистертомпсоновы слова на лету, вертеть, крутить, переиначивать, пока мистер Томпсон уже и сам не знал, так он говорил или не так. – У супруги моей не шибко крепкое здоровье, – сказал мистер Томпсон. – Вот уже четырнадцатый год не вылезает из болезней. Большая это тягость для небогатого человека, когда в семействе заведется хворь. Четыре операции перенесла, – сказал он с гордостью, – кряду одну за другой, и все одно не помогло. Битых пять лет, что ни выручу, все до гроша уходило на врачей. Короче, очень деликатного здоровья женщина.

– У меня старуха, – сказал мистер Гомер Т. Хэтч, – железный имела хребет, мул бы позавидовал, ей-ей. Этой бабе нипочем было сарай своротить голыми руками, если бы пришла такая фантазия. Спасибо еще, иной раз скажешь, сама не знала меру своей могутности. Да померла вот. Такие-то скорей изнашиваются, чем нежели мозглячки. Не терплю я, когда баба вечно ноет. Я бы отделался от такой в два счета, верьте слову, в два счета. Такую кормить-поить – один чистый убыток, это вы очень хорошо сказали.

Мистер Томпсон и не помышлял говорить ничего подобного, он клонил к тому, что, когда у мужчины такая дорогая жена, это, напротив, к его чести.

– Моя – женщина рассудительная, – сказал мистер Томпсон, отчасти сбитый с толку. – Но не поручусь, что может сказать и сделать, коли проведает, что столько годов у нас обретается сумасшедший. – К этому времени они ушли от окна; мистер Томпсон повел мистера Хэтча передней дорожкой, потому что задняя вывела бы их к лачуге мистера Хелтона. Почему-то ему не хотелось подпускать приезжего близко к мистеру Хелтону. Непонятно отчего, но не хотелось.

Мистер Томпсон снова сел, теперь уже на колоду для колки дров, а приезжему опять указал на пенек.

– Когда-то, – сказал мистер Томпсон, – я бы и сам всполохнулся по такой причине, но теперь перенебрегаю и берегу свой покой. – Отхватил себе роговым перочинным ножом преогромный кус табаку, предложил и мистеру Хэтчу, который в свой черед незамедлительно полез за табаком, раскрыл тяжелый охотничий нож с остро наточенным длинным лезвием, отрезал тоже изрядный кусок и сунул в рот. После чего они обменялись соображениями насчет жевательного табака, и каждый поразился, обнаружив, до чего несхожи у разных людей представления о его достоинствах.

– Мой, к примеру, – говорил мистер Хэтч, – светлей по цвету. А почему? Перво-наперво, ничем не подслащёно. Я уважаю лист сухой, натуральный и чтобы средней крепости.

– Не, подсластить малость, на мой вкус, невредно, – говорил мистер Томпсон, – но только чтобы самую малость. Я-то, например, уважаю ядреный лист, чтобы в нос шибало, с позволения сказать. Тут живет поблизости один Уильямс, мистер Джон Морган Уильямс, – во, сударь, табак жует – черный, что ваша шляпа, мягкий, что расплавленный вар. Буквально истекает патокой, представьте, жуешь его, как лакрицу. По моему понятию, это не табак.

– Что одному здоро́во, – заметил мистер Хэтч, – то другому – смерть. Я бы от такой жвачки вообще подавился. В рот бы ее не взял.

– Да и я, можно сказать, едва попробовал, – чуть виновато сказал мистер Томпсон. – Взял махонький кусочек и сразу выплюнул.

– А я бы даже и на это не пошел, ручаюсь, – сказал мистер Хэтч. – Я признаю табачок сухой, натуральный, без никаких посторонних примесей.

Кажется, мистер Хэтч мнил себя докой по табачной части и готов был спорить, покамест не докажет это. Кажется, этот брюхан начинал не на шутку раздражать мистера Томпсона. Кто он такой, в конце концов, и откуда взялся? Кто такой, чтобы ходить и поучать людей направо-налево, какой им жевать табак?

– Посторонние примеси, – упрямо бубнил свое мистер Хэтч, – добавляют лишь только затем, чтобы перебить привкус дешевого листа, внушить тебе, что ты жуешь на доллар, когда ты жуешь на цент. Если хоть малость подслащёно, это признак, что лист дешевый, попомните мое слово.

– Я платил и плачу за табак хорошие деньги, – сухо сказал мистер Томпсон. – Человек я небогатый и богачом ни перед кем себя не выставляю, но, однако же, скажу прямо – что касаемо до таких вещей, как табак, покупаю наилучший, какой только есть в продаже.

– Если подслащёно, пускай хотя бы самую малость, – завел опять мистер Хэтч, перегоняя жвачку за другую щеку и обдавая табачным соком изнуренного вида розовый кустик, которому и без того-то несладко было торчать день-деньской на солнцепеке, застряв корнями в спекшейся земле, – это признак, что…

– Так вот насчет мистера Хелтона, – решительно сказал мистер Томпсон. – Не вижу никакой причины ставить человеку в вину, если он разок-другой в жизни свихнулся, и никакими на это шагами отвечать не собираюсь. Ни полшагом. Ничего не имею против него, ничего, помимо добра, от него не видел. Нынче такие творятся дела, такие водятся люди, – продолжал он, – что кто хочешь свихнется. Такое сегодняшний день творится на свете, что приходится удивляться, как это еще маловато народу кончает смирительной рубашкой.

– Вот именно, – подхватил мистер Хэтч с живостью – и какой-то излишней живостью, будто бы только и ждал минуты вывернуть мистертомпсоновы слова наизнанку. – Это самое я и хотел сказать, да вы меня обогнали. Не каждый еще сидит в смирительной рубашке, кому бы следовало. Ха-ха, это вы верно, очень верно. Правильно мыслите.

Мистер Томпсон промолчал, размеренно жуя, уставив взгляд в одну точку шагах в пяти от себя, чувствуя, как откуда-то изнутри в нем понемногу нарастает глухая вражда – нарастает и заполняет его без остатка. Куда он клонит, этот хмырь? К чему ведет