Военная охрана должна была обеспечить военнопленных одеждой. Гражданским заключенным власти раздавали талоны на одежду, которую потом можно было купить, у всех пленных была обувь и пальто. Зарплата выдавалась соответственно установленной ставке, во многих случаях пленные получали больше. Некоторые не тратили полученные деньги и при помощи денежных переводов поддерживали родственников дома, например, во Франции или где-то еще.

У меня работали люди из разных стран, один за другим, и я со всеми находил общий язык. Всего я повстречал двадцать или более человек, представителей самых разных социальных слоев и профессий, и я с удовольствием использовал любую возможность поговорить с ними по душам, даже с глазу на глаз, угостив сигаретой.

Снова и снова я приходил к выводу, что так называемая враждебность между нашими народами на самом деле есть не что иное, как продукт, созданный несколькими невменяемыми руководителями и дипломатами, неспособными привести наши народы к взаимному согласию вне поля битвы.

Итальянцы стояли вместе с русскими или поляками, французами, бельгийцами, голландцами, англичанами, немцами — они сворачивали и раскуривали последние сигареты, с удовлетворением похлопывая друг друга по плечу. Может быть, им нужен был огонь, чтобы прикурить, но уж никак не судья, который рассудил бы их. Все эти люди разных национальностей работали вместе и при условии, что среди них не было бузотеров, я ни разу не видел проявлений ненависти.

Я выбрал французского военнопленного помогать мне по дому и в саду. После того, как на протяжении четырех лет он безукоризненно выполнял свою работу, у меня появилась возможность освободить его и отправить домой. Когда я спросил у него, хочет ли он уехать, ожидая увидеть радость и желание попасть на родину, вместо этого он помрачнел и сказал: «Если вы на самом деле не хотите меня отпускать, тогда я останусь с вами в Германии навсегда, и если герр Chef[31]пожелает выделить мне комнату, я перевезу сюда свою жену».

Все годы, проведенные здесь, добряк Луи[32]наблюдал за происходящим и часто не мог воздержаться от комментариев. «Во Франции, — говорил он часто, — хорошо живется капиталистам. А вот Германия — лучшее место для рабочих, и никогда мне не найти такого босса, как вы, который так заботится о своих работниках». Конечно же, он слегка приукрашивал, но такой уж это был человек.

Когда по вечерам мы с женой выходили куда-нибудь, он удобно устраивался с газетой или флейтой вместе с Альфом, самой преданной охотничьей собакой, у детской спальни (мы предпочитали его куда менее надежным немкам), присматривая за спящими детьми до нашего возвращения. У него была своя комната в доме, он всегда был под рукой; самая надежная сиделка и сторож, каких только можно найти.

Потом, я вспоминаю русских, которые никогда не били животных, никогда не позволяли моим девочкам подходить даже к самым спокойным лошадям в конюшне, игнорируя их просьбы. Чтобы не дать им этого сделать, русские развлекали детей всякой ерундой, при этом они вели себя по-человечески,[33]у них была слава старательных, добродушных и неуклюжих увальней. Я снова и снова вспоминаю, как они относились к моим детям…

Дома работников стояли рядом с нашим поместьем, поблизости было озеро с очень крутыми, покатыми берегами, летом это было любимое место для игр. И здесь самой надежной охраной были Иваны,[34]с волнением наблюдавшие за группками резвящихся детей и часто просившие меня запретить им подходить к воде, потому что — «ребенок не умеет плавать, уйдет под воду и утонет. Пан Chef, надо запретить эти игры».

Болтая в свободное от работы время, они разговаривали свободно и без стеснения, но постоянно показывали свое по-детски наивное отношение к политическим проблемам. Они все умели читать и писать, но немногие были способны хотя бы поверхностно разобраться в теориях капитализма, коммунизма или большевизма. В сущности, они даже не представляли себе, что это такое вообще, хотя все ходили в школу и учились письму, счету и географии. Для них Россия была нечто абстрактное, при ее упоминании их глаза загорались, большая и богатая страна приводила их в восторг. ИменшЛенина, Троцкого и Сталина, конечно, были им знакомы, однако они произносили их так же, как раньше имя царя. В любом случае они знали и не пытались скрывать, что эти люди желали одного — «владеть». Никто не сделал ничего хорошего для обычного muschik [мужик], и что бы ни замышлял очередной «царь», это было им чуждо и, более того, вообще их не интересовало. Вряд ли у них были какие-то потребности, кроме еды, питья и курева. Но этим людям повезло — их взяли в плен целыми и невредимыми, тут им жилось неплохо.

В начале июля зазвонил телефон; это было в самом конце дня. Я услышал: «Вы должны завтра утром быть на очень важном внутреннем совещании, в управлении К.С.[35]в O[стероде, Оструде].[36]Явка обязательна».

«Что случилось? Что происходит? Кроме того, у меня совершенно серьезно нет времени… О чем вы думаете? Кто должен взять на себя мои обязанности, если…» Не было смысла дальше возмущаться, на другом конце провода уже положили трубку. Там работали опытные ребята, они в дискуссии не вступали.

У меня появилось дурное предчувствие, потому что время от времени до нас доходила информация о победах врага или регулярном отступлении наших войск, о падении боевого духа, о слишком поспешном рытье окопов и противотанковых рвов далеко позади линии фронта, мы слышали много чертовски неприятных вещей. Сейчас на ферме каждый работник был на счету, так что нечего было меня дергать и срывать с места по пустякам. Следующие восемь недель должны были быть спокойными и мирными, однако вместо этого меня ждал фронт.[37]

Все было бесполезно. Мне нужно было подчиниться, и на следующий день моя злость не имела границ, я узнал, что все мои попытки избежать фронта рухнули в одночасье. «Для надзора над рытьем окопов в зоне Икс». Провозглашенная Геббельсом[38]«Der totale Krieg»[39]стала реальностью, несмотря ни на что, несмотря ни на какие потери.