А это вряд ли станут делать, разве что совсем уж свихнувшиеся человеконенавистники.

Она поерзала, спросил с сочувствием:

– В жопу колет?

Она буркнула:

– Не могу сидеть без дела.

– Займись чем-нибудь, – посоветовал я.

Она фыркнула.

– Чем можно заняться в машине?

– Сексом, – предложил я первое, что приходит в мужскую голову.

Ее лицо дернулось в брезгливой гримасе.

– О господи!..

– А что, – спросил я уязвленно, – если мы пока что в этих телах?.. В автомобилях в самом деле удобно. Даже в рекламных проспектах объясняют и показывают расширенные возможности. Курсы существуют с показом на практике!

Она сказала язвительно:

– Вы и так везде находите эти возможности. Никакой рекламщик не придумает всего, на что способно ваше стихийное мужское творчество именно в этом жанре.

– Вот видишь, – ответил я довольно, – какие мы креативные…

Если США и Китай создадут суперкомпьютеры, трезво и жестко сказал мой мозг, что смогут обучаться, а потом руководить армиями, то мы увидим не войну AI против человечества, а гораздо хуже: войну одного искусственного интеллекта против другого, а в этой войне точно не будет места человеку и человечеству…

Заткнись, прервал я мысленно. Да, хренью занимаюсь и хрень сейчас говорю, но пока мы в человеческих телах, вся наша жизнь полная хрень с редкими проблесками разумности. Эти проблески и ведут нас к сингулярности, в которой проблески уже не будут мелкими и редкими проблесками, а мы целиком станем…

– Ты чего? – спросила Эсфирь. – У тебя морда лица такая, словно разговариваешь с Богом.

– Не поверишь, – ответил я, – но так и есть.

Она нахмурилась и отвернулась. Возле дома Хиггинса полная тишина, он выглядит вообще вымершим. Я поглядываю на него еще и сверху с проплывающих над планетой спутников, но и они показывают полное отсутствие движения.

Вдруг Эсфирь буркнула, не поворачивая головы в мою сторону:

– И что тебе Бог сказал?

– Что объединение ускоряется, – ответил я. – Снова, как и до начала строительства Вавилонской башни, будет один язык, один народ, одни законы.

Она сказала сердито:

– Не хочу такого будущего. А как же разнообразие народов, культур? Искусств?

Я двинул плечами.

– Весь мир носит джинсы и не жалуется. А национальные одежды надевают только ряженые клоуны. С искусством то же самое… Любители бренчать на балалайке или домбре… гм, а они есть? Мне кажется, и сейчас либо за деньги, либо для выпендрежа. Искусство уже общее, лапочка. Все смотрят штатовские сериалы и еще некоторые из фильмов, а свои киностудии загибаются. Впрочем, туда им и дорога.

– И кто контролирует это слияние?

– Никто, – заверил я.

– Да ну?

– Я бы знал, – ответил я. – Пока смутное и чисто инстинктивное желание, как было у мелких средневековых княжеств, объединиться в единое королевство. Чтобы везде одни законы, одни налоги и не с кем было бы воевать. Сейчас все мы, кто понимает, что впереди, а таких немного, стремимся делать общее дело…

– Порознь?

– Да, – ответил я нехотя, – но сейчас начинаем как-то неуклюже координировать усилия.

– И получается плохо?

– Ну да, – ответил я, – мы же не в интересах своей страны, а в интересах человечества, а этот как-то не совсем на первом плане. Ну скажи, кто, если не дурной иисусик, думает про общее благо больше, чем о своем кармане? Это точно не по-еврейски.

– К тому же, – закончила она, – как-то задевает суверенитет?

– Точно, – согласился я. – И хотя понимаем, что уже скоро даже слово это исчезнет, но все же всех нас задевает… И все хотим в общем зале человечества занять первый ряд.

Она сказала с иронией:

– Чтоб у вас со Штатами не было споров, предложите первый ряд Израилю. А сами там, следом. Во втором-третьем… А дальше немцы, французы…

– Что? – спросил я. – Охренела?.. Конечно же, в первом должна быть Россия. Избранная, богоносная!

– Это мы избранный народ, – напомнила она. – Богоизбранный.

– А мы – богоносный!.. В смысле, Бог нас несет по кочкам.

– А что круче?

Я сдвинул плечами:

– Не знаю. Я неопределившийся атеист. Но Штаты хотят занять весь первый ряд целиком для себя! Да и второй тоже. И хотя вообще-то, если говорить начистоту, то так и должно быть, они в самом деле во главе прогресса, но как-то обидно. Инстинкты против.

Она сказала с сарказмом:

– Но если они во главе прогресса…

– Зато мы красивые, – возразил я. – И не такие толстые!.. И вообще, требуем распределения мест согласно занимаемой территории.

– А не количества населения?

– Нет, – отрезал я. – Тогда все окажемся в заднем ряду, а передние займут китайцы, индийцы, негры… Ладно, согласен, передний ряд пусть займут богоносные и богоизбранные. По числу населения или по занимаемой территории… согласен на оба варианта, я добрый и великодушный.

– Мы уже сколько часов здесь сидим?

– Вечность, – ответил я.

– Пойдем поедим? – предложила она. – Я когда волнуюсь, всегда есть хочу.

Я окинул ее фигуру раздевающим взглядом.

– Но ты все еще не слишком уж и толстая.

– Прибью, – пригрозила она. – Это неспортивно – указывать на больное место всех женщин. Пристегнись!

– Я и не отстегивался, – сообщил я. – От тебя.

Она повернула ключ, мой мозг тут же пискнул, что скоро ключи зажигания вообще исчезнут, в новых моделях эта древность уже отсутствует, а Эсфирь плавно тронула автомобиль с места, мы же туристы, осматривающие здесь и там местные достопримечательности.

По дороге к кофейне мозг среди новостей из мира науки ухитрился просунуть сообщение о готовящемся подписании унии между православием и католичеством.

Я поморщился: любая уния – это хорошо, это же мир вместо драки, но, как чаще всего бывает, к такой мере прибегают слишком поздно.

Византия в свое время, изнемогая под натиском турков-османов, в конце концов обратилась к Ватикану за помощью и сообщила, что согласна на унию, причем отдает Константинополь полностью во власть крестоносцев, но увы, предложение запоздало. Хотя с Запада было выслано крестоносное воинство, еще не дожидаясь даже официального оформления унии и всех договоров, но османы успели захватить Константинополь раньше и превратить его в Стамбул.

Папы не раз предлагали унию русскому государству, Брестская уния объединила поляков, украинцев и белорусов, а Ужгородская – закарпатцев и словаков, обе отменены только после Второй мировой войны, и вот последняя уния, на этот раз ее предложила Россия. По-честному, православие всегда находилось в полной заднице, так как в православии любое развитие вероучения запрещено канонами, потому православие, оставаясь таким, каким было тысячу лет назад, вроде бы и должно тянуться к более сильной ветви христианства, однако к тому времени у католичества дела пошли еще хуже – со скандалами, однополыми браками и коррупцией. К тому же нагрянул массовый наплыв беженцев, что заполонили Европу и спешно начали ее исламизировать, раз уж нет там ни Карла Мартелла, ни даже де Голля.