Накалившаяся политическая атмосфера разразилась грозовыми событиями 14 декабря 1825 года. Первое выступление русских революционеров было жестоко подавлено. Отгремели залпы на Сенатской площади, и надолго наступила глухая пора «молчаливого замирания с платком во рту, гибели без вести, когда за одно смело сказанное слово грозили казематы Петропавловской крепости, Сибирь» (А. И. Герцен).

Подъем освободительного движения в России сменился разгулом оголтелой реакции. В Петропавловскую крепость свозили «мятежников». Среди арестованных оказалось немало знакомых, друзей, лиц, в кругу которых вращался Алябьев. Четыре месяца находился под стражей, подвергаясь допросам, друг композитора Грибоедов; был арестован, разжалован в рядовые и сослан в дальние гарнизоны сослуживец Алябьева по Ахтырскому полку Николай Оржицкий, на стихи которого Алябьев написал романс «Сын гусара». Арестован и приговорен к ссылке на каторгу Петр Александрович Муханов — хороший знакомый Алябьева, один из авторов либретто оперы-водевиля «Лунная ночь». Среди центральных фигур, заинтересовавших следственную комиссию, был Александр Бестужев. Тюрьмы переполнялись арестантами. «Государственных преступников» препровождали в ссылку. Царили террор и произвол. Посреди ночи, вдруг проснувшись, люди, холодея, прислушивались к шагам на улице или к взвизгиванию колес подъехавшей кареты: «Не за мной ли?»

В этой обстановке шло следствие по делу об «убийстве» Времева. Достаточно сказать, что одним из главных следователей был не кто иной, как полицмейстер Ровинский, пресловутый «герой» описанного театрального инцидента. Дело переходило из инстанции в инстанцию. Возникали, вернее создавались, различные версии. Фантастически вздорные, они служили богатой пищей для пересудов светских кумушек, драгоценнейшим «материалом» для любителей анекдотов.

Даже в вышедшем в свет спустя более чем полстолетия (1880 г.) романе Писемского «Масоны» фигурирует персонаж Лябьев (более чем прозрачный «псевдоним»); он, оказывается, убивает некоего князя Индебского во время карточной игры ударом подсвечника в висок. Очевидно, намереваясь воссоздать картины быта своих героев с наибольшей реалистичностью, писатель использовал один из бесчисленных, наиболее ходовых «вариантов» февральского происшествия.

Между тем в камере одиночного заключения городской тюрьмы, полутемной и сырой, кипела своеобразная жизнь, напряженно бился пульс творческой мысли, шла неустанная работа художественного воображения композитора.

Единственно, чего добились родные Алябьева в хлопотах об облегчении участи заключенного, это разрешения поместить в его камере музыкальный инструмент — фортепиано. Но, чтобы звуки музыки не нарушали тюремного «покоя», арестанта перевели в одну из самых отдаленных камер. Она и оказалась самой сырой.

«Досуга» было более чем достаточно. Но было другое — и главное — это огромная воля к творчеству, преодолевавшая невыносимые моральные и физические испытания. В сознании композитора шла большая, чрезвычайно важная работа, она отодвигала в сторону все остальное. В мозгу непрерывно возникали все новые и новые музыкальные образы, настолько живые и отчетливые, что их, казалось, можно было осязать или нанести на полотно. Алябьеву слышались звуки, они теснились в его сознании, как бы сами собой сочетались в музыкальные фразы. Творчество властно и безраздельно захватило его. Оно становилось самой жизнью. Алябьев много и самозабвенно сочинял.

В первые дни заключения, когда композитор находился еще под домашним арестом, состоялась премьера оперы «Забавы калифа, или Шутки на одни сутки» (музыка второго акта была написана Алябьевым до ареста). В тюрьме он закончил сочинение музыки для водевиля «Три десятка, или Новое двухдневное приключение», где ему принадлежали увертюра и большая часть музыкальных номеров; написал много другой театральной музыки, среди которой особенно удачной оказалась к опере-водевилю «Молодая мать и жена в 48 лет», а также инструментальные и оркестровые пьесы. В тюрьме же создан балет «Волшебный барабан» — выдающееся произведение русской балетной музыки начала века.

Его имя — сначала полностью, затем под инициалами «А. А.» — часто фигурирует на театральных афишах как автора музыки опер-водевилей, дивертисментов, театральных постановок, спектаклей.

Только благодаря знанию законов сцены, условий театральной работы, состава труппы, оркестра Алябьеву удавалось создавать за тюремными стенами превосходную музыку, притом светлую, жизнерадостную, веселую, как это диктовалось спецификой жанра.

Именно здесь, в тюремном заключении, явственно определилось главенствующее направление художественных устремлений композитора, обозначилась самая сильная и яркая сторона его творческой индивидуальности.

Песня-романс не новый жанр в творчестве Алябьева, и об этом уже упоминалось. Но никогда до этого времени произведения в этом жанре не воспринимались как подлинные лирические высказывания, согретые душевной теплотой, отмеченные простотой и искренностью эмоционального тона.

Творческие интересы композитора в области романсной лирики все более и более устремляются к песенному фольклору, к поэтическим образам, проникнутым народным духом. Все чаще в поисках поэтической основы романса композитор обращается к поэзии Дельвига. Вчитывается в сборник его стихов, вышедший под заголовком «Тетрадь 1820 года». Особенно привлекают его внимание стихи под характерным заголовком «Мелодия» или «Русская мелодия».

И чем более углубляется Алябьев в поэзию Дельвига, тем больший она находит у него отклик, благодаря какой-то особенной проникновенности, чистоте, художественной взыскательности и подлинной музыкальности, ярко выраженному народному характеру. Первая творческая встреча Алябьева с поэзией Дельвига — романс «Не говори, любовь пройдет».

Здесь, в тюремной неволе, рождается вдохновленное дельвиговским стихом произведение — это «Соловей», подлинная жемчужина русской несенной лирики, высокохудожественный образец жанра «русской песни».

В годы тюремного заключения инструментальному творчеству композитор уделяет не так много внимания, и все же здесь создано одно из его лучших камерно-инструментальных произведений — Третий струнный квартет.

Третий квартет (соль мажор) датирован «11 декабря 1825 года», когда следствие по делу об «убийстве» Времева проходило один из решающих этапов. Произведение, обладающее бесспорными художественными достоинствами, красноречиво и убедительно указывало на близость камерно-инструментального и вокального творчества Алябьева. Тесная связь с бытовой песенно-романсной культурой здесь особенно наглядна и ощутима. Музыка квартета подкупает мелодичностью, задушевностью, драгоценной ясностью, простотой изложения («инструментализм, подчиняющийся русской напевности» — Б. Асафьев). Примечательна третья часть квартета. Тема ее — мелодия знаменитого «Соловья», обрамленная подголосками, столь характерными для русского народного пения, одетая в гармонический наряд, придающий то грустную минорную, то более просветленную эмоциональную окраску.

Появление темы «Соловья» в квартете, датированном 1825 годом, вызвало, естественно, новые домыслы и версии о дате создания самого романса «Соловей», возникли и новые «хронологические загадки». Не лишены основания предположения о появлении этой темы во второй редакции квартета, при последующем обращении к нему композитора. Бесспорно все же, что квартет и в этой редакции создан в тюрьме.

По сравнению с Первым квартетом Квартет соль мажор — значительный шаг вперед в одной из наиболее сложных форм камерно-инструментальной музыки, которой теперь композитор владеет смело и уверенно.

В апреле 1947 года, после более чем векового забвения, это замечательное произведение начало свою вторую жизнь, прозвучав в «Историческом концерте» в исполнении московского Квартета имени Бетховена.

А создатель этих шедевров продолжал томиться