Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Жуть.
Лизавета огляделась.
И дальше куда? Впрочем, затруднения ее разрешились: из полутьмы выступила девица в сером гимназическом платье.
Белый воротничок. Черный передник с карманами. Пухлые губки и взгляд, преисполненный холодного презрения, будто само свое нахождение здесь в этот час девица полагала унизительным.
— Вас ожидают, — сказала она, лишь бросив взгляд на конверт. Куда большего внимания удостоилась сама Лизавета. И показалось, что девица эта, чересчур уж взрослая для гимназистки, знает и о происхождении платья, и о том, что перламутровые пуговички были спороты с другого, а после восстанавливались в особом масляном растворе, ибо только так можно было скрыть трещинки на перламутре… и о трещинках.
И о том, что не место Лизавете среди людей приличных.
Лизавета дернула плечиком, отгоняя непонятное желание немедля покинуть Вдовий дом. Не хватало еще… можно подумать, прежде на нее не смотрели.
Смотрели.
По-всякому.
И брезгливо. И с удивлением, мол, как это вышло, что у девицы столько наглости сыскалось — людей занятых от дел отвлекать прошениями своими. И оценивающе… и… нет уж, она не отступится.
— Где ожидают? — Лизавета стиснула ридикюль, борясь с желанием немедля бежать.
Что-то нашептывало: отступись.
И вправду, куда тебе в цесаревичевы невесты? На конкурс? Тебе уж двадцать пять скоро… самое время снять полосатое платьице, отдать сестрам, авось у них жизнь сложится, а твой удел — наряды бумазейные, скучного строгого кроя.
Вышивка.
И…
Лизавета моргнула: она ненавидела вышивать. Тетушку вот занятие это успокаивало, а у самой Лизаветы спустя десять минут страданий над пяльцами появлялось неизъяснимое желание ткнуть кому-нибудь иголкой в глаз.
Титул махонький.
Собой невзрачная… красавица…
«Хватит», — сказала себе Лизавета, найдя силы взглянуть девице в глаза.
Снулые.
Серые.
Спокойные, как воды Невры-реки. И этакая характерная безмятежность, сколь помнила Лизавета, свойственна была лишь одному типу людей.
— Что ж. — Девушка моргнула, и глаза стали обычными.
Почти.
— Я рада приветствовать вас… Елизавета Гнёздина, если не ошибаюсь?
— Нет.
— Прошу, — менталистка — уровень пятый, если не шестой, что само по себе подозрительно, — указала на лестницу. — Полагаю, нам стоит продолжить беседу в более удобном месте.
— А стоит ли?
— Если вы хотите уйти…
Уйти Лизавета хотела, и даже очень, однако врожденное упрямство — ох, может, права тетушка, что мало Лизавету пороли, — не позволило ретироваться именно сейчас.
Ветер здесь пах черемухой. И аромат ее, теплый, летний, проникая сквозь приоткрытое окно директорского кабинета, будто приправлял собою чай.
Нет, чай был хорош.
Кабинет в меру роскошен — Лизавета сполна оценила эту кажущуюся скромность убранства. А владелица его внимательна.
Чересчур уж внимательна. Она сидела, удерживая хрупкую фарфоровую чашечку на раскрытой ладони, и разглядывала Лизавету. И ныне взгляд ее, пусть и живой, и лишенный былого презрения, был преисполнен самого искреннего любопытства, которое, к слову, пугало куда сильней.
— Значит, всех так собеседуют? Зачем? — Молчание стало для Лизаветы невыносимым.
Госпожа Игерьина — при свете дневном стало очевидно, что лет ей куда больше, чем показалось Лизавете внизу, — ответила:
— К нашему превеликому сожалению, оказалось, что некоторые… конкурсантки весьма легко внушаемы. А сами понимаете, в нынешних обстоятельствах мы не можем позволить себе победительницу… со столь явным недостатком.
Лизавета слегка наклонила голову.
В подобных обстоятельствах?
Это она… нет, конечно, слушок пошел сразу и как-то так даже окреп, утвердился… но получить подтверждение… почти прямое…
В работе своей она привыкла иметь дело с намеками, отчетливо понимая, что от собственно доказательств они весьма существенно отличаются. И сейчас… еще одно испытание?
Конкурс, кажется, будет не таким уж простым делом.
— И я прошла? — Хлопнуть ресницами, но не переигрывать. Обмануть менталиста подобного уровня невозможно, но… кто говорит о лжи?
Лизавета давно научилась играть с правдой.
И нет, она не дурочка.
И не наивна.
Она… обыкновенна. Главное, себя в этом убедить. Просто девушка, решившая попробовать силы. Почему бы и нет? Она ведь имеет право… по условиям конкурса… она…
Менталистка улыбнулась.
И подмигнула: мол, мне понятны твои игры, но я смотрю на них сквозь пальцы. Лизавета провела пальчиком по гладкому фарфоровому боку чашки: не стоит поддаваться.
Прием известный и при толике везения…
Их ведь учили держать ментальные щиты.
— Значит, вы решили попробовать свои силы? — Госпожа Игерьина провела ноготочком по фарфору, и тот издал премерзейший звук.
— Я, конечно, понимаю… — Лизавета заставила себя сидеть спокойно.
Подобные шуточки менталисты частенько используют, чтобы разрушить спокойствие собеседника.
— …что я, верно, не совсем соответствую образу… и, может, не так чтобы красива… но это ведь шанс…
Искренность.
И только она… это действительно шанс, и не только для Лизаветы — сама она давно уж смирилась с участью неприкаянной старой девы, — но и для сестер. Ульянка уже заявление подала. А как сияла, узнав… Тетка, конечно, заподозрила неладное, однако промолчала.
— Что вы. — Госпожа Игерьина прищурилась. — Вы слишком строги к себе. Но я хотела бы знать, что вы всецело отдаете себе отчет… конкурс потребует от вас немалых сил, что душевных — это ведь непросто, что физических.
И вновь внимательный взгляд.
— Я готова. — Лизавета осознала, что она и вправду готова.
И не только ради денег, хотя они нужны, конечно, ведь, кроме Ульянки, и Марьяша подрастает. И тоже надеется, и никак нельзя ее этой надежды лишать.
А значит…
Ради них.
И еще отца, который верой и правдой служил отечеству. И ради матушки, верившей, что Лизавета обо всех позаботится, и ради себя самой.
Не юная?
Пускай.
Далеко не красавица?
Не важно.
Она сделает все, чтобы в конкурсе этом задержаться как можно дольше.