обвинительном акте, -- сказал Кротов, -- а про Холину только и есть, что после ее отъезда в комнате бомбы нашли, да еще единовременное пребывание с Макаровым и близость с ним. -- Ее оправдают! -- сказала жена Кротова. Суров засмеялся. -- Что вы? Газет не читаете? Бомба -- четыре года каторги, две бомбы -- 6 лет!.. -- За что же? -- За держание этих бомб, -- ответил Суров и спросил: -- А когда суд? -- Не знаю точно. Говорят, послезавтра. Во всяком случае, в конце недели. -- Пойду! -- Да, ведь, не пустят. Избранная публика, так сказать, своя. Суров мотнул головою. -- Захотеть -- всюду пустят!.. -- Пухлов у нас в классе целую речь произнес, -- сказал Петя, -- говорил о глупости убийства, потом про девушку. Мы шуметь начали, засвистали. -- Замолчал!.. Интерес к делу возрастал по мере приближения дня суда. И, наконец, он настал. Начальник тюрьмы и помощник суетились больше обыкновенного. Около здания суда, в котором происходило заседание, с утра толпились любопытные. Кротовы сидели за вечерним чаем. Сурова не было. В столовой стояло тягостное молчание и все находились в напряженном ожидании. -- Я думаю, сегодня и приговор, -- сказала жена Кротова. -- Очевидно, -- ответил он, -- в II час. начали. Времени достаточно. И все заговорили сразу. -- Они и защитников не взяли, -- сказала опять жена. -- Зачем? -- проговорил Петя, -- Алексей Викторович говорит, что это только время затягивает. -- А где он? -- В суде, -- ответила Маня, -- он там достал место. Очень интересуется. -- Кто не интересуется, сказал Кротов, -- только и говорят, что о них. -- Вот он! -- крикнул Петя, -- ну, что? Кончилось? Все оглянулись и увидели Сурова. Он, по обыкновению, пришел через кухню и разматывал в передней башлык. Потом снял галоши, пальто и вошел, отвечая: -- Кончилось... -- Чем? Насколько? -- быстро спросил Кротов. -- Навсегда! -- холодно усмехнулся Суров. -- Как это? Не понимаю... -- Всех к смертной казни, -- пояснил Суров. Маня вскрикнула; Кротов растерянно огляделся и пробормотал: -- Как? Быть не может! -- Факт, а не реклама, как пишут в объявлениях! -- усмехнулся Суров и обратился к жене Кротова, -- не откажите стакан чая: иззяб! -- Но, ведь, приговор пойдет еще на утверждение, -- сказал, оживляясь, Кротов. -- Это другой разговор. На несколько мгновений наступило тяжелое молчание, потом Кротов растерянно проговорил: -- Вот, ведь, поди! Каждый день читаешь и -- ничего. А как у тебя перед глазами, так словно обухом в голову! Словно сам казнишь... -- Ее-то уж, наверное, помилуют, -- сказала жена Кротова. -- Не думаю, -- отозвался Суров, -- ее крепко притянули к сообществу. С ним она в дружбе... Ну, да будет видно! XII. Окончательное решение! Чей-то росчерк пером и от этого жизнь или смерть одного, двух, четырех... Кротов совсем спутался в своих мыслях. Все в нем было до сих пор крепко, устойчиво, благодушно от сознания, что он исполняет свой долг и полезен многим. И теперь все перевернулось. Суров прав. Надо уяснить себе -- в чем действительный долг. -- Чего ты не спишь, ты не здоров? -- спросила жена, услыхав сквозь сон, что он закуривает. -- Нет, так... -- отвечал он и опять думал, то есть, вернее, старался разобраться в хаосе своих мыслей. Девушка с серыми глазами неотступно стояла перед ним. -- Как Маня, только у Мани глаза черные, а у этой серые. И серьезнее она. Видно, что уже успела узнать горе... Когда он встал и собрался идти на службу, Сурова уже не было дома. -- Чуть свет ушедши, а ночью надо быть не спал, -- сказала горничная, -- постеля не тронута и окурков этих гора, и все у печки. Внимательный господин. Кротов пошел на службу. В общей комнате находились дежурный офицер, неизменный Свирбеев и Виноградов. -- Осудили! Всех четверых! -- сказал дежурный, здороваясь с Кротовым. -- Я говорил: каюк! -- отозвался Виноградов, отрываясь от чтения арестантских писем, с которыми он расположился на диване. -- Было ясно, как тарелка супа! -- Положим, приговор еще не утвержден, -- сказал дежурный. Кротов с облегчением перевел дух и присел к столу. -- Утвердят. Будьте покойны, -- Виноградов собрал прочитанные письма и пересел к столу у окошка, кивнув Свирбееву: -- ну, сыграем, что ли, на четверть этак, четверть так! Свирбеев тотчас уселся против него. -- Ну, девочку-то, пожалуй, помилуют! -- сказал дежурный. -- Пари на красненькую, что нет! -- ответил Виноградов. -- Идет! -- Ну? А ты ходи! Начинай, -- сказал нетерпеливо Свирбеев. -- Начала гулять Параша, а до чего догулялась, -- весело проговорил Виноградов, двигая шашку, и ответил дежурному: -- Пари записано. Десять рублей! Я говорю: всех и ее! Кротов допил чай, взял рапортички фельдшера и вышел. В госпитале его встретил Честовский и, ухватив его руку в обе свои, с ласковой улыбкой сказал: -- Дорогой мой коллега, я к вам с просьбой! -- Что за просьба? -- Позвольте мне на казни присутствовать. Если вас назначат, откажитесь, дорогой мой! Кротов побледнел и с омерзением выдернул свою руку. -- Черт знает, что вы говорите! -- резко сказал он, -- за кого вы меня считаете, чтобы я на такую гадость смотрел? Честовский на миг смутился, но потом улыбнулся и закивал головою. -- У-у горячий какой! Понятно, не хорошо. Но мне для научных целей. -- прибавил он. Кротов отвернулся от него к фельдшеру и сказал: -- Идемте, Кузьма Никифорович! -- Кровожадный зверь, можно сказать, -- тихо проговорил фельдшер, идя следом за Кротовым и потом еще тише прибавил: -- трогательная картина, идиллия, можно сказать... -- Вы про что? На лице фельдшера отразилось волнение, он еще понизил голос: -- Старший рассказывал, а ему жандарм. Она, это, с тем-то в любви. Назад из суда вместе ехали; он ее обнял и ехали так. Потом он ее на руках из кареты вынес. Жандармы-то добрые попались. Дозволили... Тут их разняли... поцеловались... Салазкин вздохнул и отвернулся... Они пошли по госпиталю. Кротов, вернувшись домой, еще не успел войти в переднюю, как услышал тревожные нервные голоса: -- Ну? Что? Помиловали? Маня и Петя выбежали в переднюю, жена стояла в дверях стоовой, Суров -- в дверях кабинета. -- Рано еще. Никакого ответа, -- Сказал Кротов, раздеваясь.