– Кто таков?

– Окольничий Иван Иванович Годунов[30].

– Своих людей не сдам.

– Я не могу их отпустить, – нахмурился Иван. – Приказ царя.

– Я за все ответственен. Мне и отвечать. Ты отпустишь их.

– Не могу.

– Тебе живым нужно меня взять?

– Живым, – еще сильнее нахмурился Иван.

– Значит, ты их отпустишь. Мне все равно жить осталось недолго. Днем раньше. Днем позже. А они – доброе дело делали. Не хочу, чтобы под горячую руку попались. Ослушаешься – пулю себе в голову пущу. То дело верное. Если должно приложить и рукой не дрожать, смерть в мгновение, а голова в труху.

Окольничий задумался.

Ослушаться царя? Дурная идея. Так ведь и этот вроде как не шутит.

– Неужто не боишься самоубийцей стать? – наконец после минуты раздумий произнес Иван.

– Боюсь. А что делать?

– Деметрий, – хмуро произнес Хосе. – Не надо.

– Чего не надо? – громким голосом начал возмущаться Дмитрий, так чтобы и окольничий, и стрельцы все слышали. – Вы давно на дыбе не висели? Чай не для радостных объятий Борис Федорович стрельцов прислал. Испугался. Мало ли я бучу подымаю да злоумышляю что против него. Разобраться-то разберется. Наверное. Только вы после пыток уже все переломанные будете. А то и головы порубят. Нарветесь на деятельного дурака, и поминай как звали. Я убедил вас идти за мной. А значит, мне за вас и ответ держать!

– Проклятье! – прорычал Густав и пошел разбирать баррикаду у двери.

– Ты чего?

– Да ну к черту! Гнилая история! Мы же все слышали! И казаки, и гости эти торговые свою вину признали. Неужели царь не послушает?

– А если не послушает? – нахмурившись, громко спросил Дмитрий. – Или услышит что не то? Ему-то и меня, и англичан на одном эшафоте удобнее всего развесить.

– Если так, то нас все одно перебьют, – буркнул Густав. – Уйдем мы сейчас или нет. Найдут. Из Московии не так и просто выбраться.

– Окольничий! – крикнул Хосе, подумав. – Так еще местных поспрашивай. Тут, считай, вся улица уши грела о нашу перебранку с казаками.

– Поспрашиваю, – кивнул окольничий, мысленно крестясь. Не в том он был положении, чтобы не выполнять царский приказ. Сказано живыми доставить, значит, живыми. Привезет трупы, с ними не закопают, но в опалу попадет совершенно точно. Что он, глухой? Люд московский не простит царю смерти Дмитрия. На вилы поднимет. Да и среди стрельцов за спиной ворчание. Кое-кто, из старослужащих, шепчет чего-то да крестится. Ой неспроста. В такой напряженной обстановке любой промах может обернуться реками крови.

10 октября 1603 года, Москва

Царь Борис сидел нахохлившимся воробьем и напряженно разглядывал треснувшую ножку стола. Рассохлась, видимо.

Ситуация ему нравилась все меньше и меньше.

Только что от него ушел патриарх, доложивший свою часть расследования. В очередной раз подтвердив невиновность Дмитрия и пришедших ему на помощь немцев. Даже более того. Оказалось, что они грудью встали на пути бунта, который пыталась поднять Московская компания англичан.

В самой же столице становилось жарче день ото дня. Народ волновался.

И если простой люд – бог с ним. Перебесится. То волнения стрельцов и немецких рот сильно пугали. Он уже и так потихоньку охрану в Кремле менял на лично верных людей из числа поместного ополчения. Да на жалованье двойное поставил. Но все одно – страшно. Положение стало шатким как никогда.

Дмитрий же, к вящей грусти царя, стремительно превращался в народного героя. От разбойников стрельцов спас? Спас. От бунта Москву огородил? Огородил. Даже казаков, вон, и то пытался на путь истинный наставить. Конечно, никаким он героем не был. И Борис это прекрасно понимал. Но людям хотелось верить во что-то светлое. Дмитрий просто пришелся к месту. Понравился.

– Что делать будем? – настороженно спросила царица. – У меня все готово.

– Что готово? – не понял Борис.

– Яд. Недели за две тихо увянет.

– Дура! – взревел царь. – Узнаю, что пытаешься убить, – сам на плаху потащу! И голову твою бестолковую на пике выставлю! Так хоть детей убережем…

– Ты чего? – удивилась Мария Григорьевна. Реакция мужа ее удивила.

– А ты чего? Совсем страх потеряла? Ты не понимаешь, что, если сейчас или в ближайшее время Дмитрий умрет, мы последуем за ним. Даже если мы к этому будем непричастны! Не понимаешь?

– Ты – законный царь! А кто он? Безродный приблуда, отдаленно похожий на давно сдохшего Ивана.

– Иди, объясни это толпе, – фыркнул Борис. – Тем более что не так уж и отдаленно. Патриарх так и вообще до сих пор трясется. Как увидел – подумал, что покойный из земли восстал и пришел по его грешную душу. Все, кто видел его, – как один сходство видят. И великое. Так что думай, что говоришь!

– И что ты предлагаешь? – нахмурилась крайне недовольная царица.

– Я уже послал за Нагой. Приедет. Опознание проведет. Там и видно будет. Надеюсь, что это не тот окажется.

– А если тот?

– Меня избрал Земский собор. Я законный царь.

– Ты – не законный, но избранный, – произнесла, гадливо усмехнувшись, царица. – А он…

– Заткнись! – прорычал Борис, сверкнув глазами. – И не вздумай чего против Дмитрия учинять. Сейчас деликатность нужда. За любую ошибку награда только одна – смерть. Улыбайся. Будь приветлива. И болтай поменьше, чтобы яд не расплескался.

– Какой яд? – удивилась царица.

– Так природный. Змея ты моя подколодная, – с наигранной нежностью произнес царь.

25 октября 1603 года. Москва

Дмитрий с кислым видом просматривал Евангелие, изнывая от безделья вот уже добрый месяц. К удивлению, в подвал его не запихнули. Отнюдь. Выделили довольно просторные апартаменты в гостевых покоях. И после инцидента, который случился в первый же день ареста, его за пределы покоев не выпускали.

А дело было так.

Задержали, значит. Все оружие и «лишние» вещи изъяли. А самого пригласили помыться в баньке после тяжелого боя. Потный ведь, грязный. Отчего не помыться? Только вот незадача, когда Дмитрий вышел весь из себя довольный в предбанник, оказалось, что вся его одежда куда-то делась. А ее место заняло облачение простого холопа. Чистое и новое. Этакий толстый намек. Парень поинтересовался, куда дели его вещи. Слуги промычали что-то невнятное, потупив глаза. Нет и нет. Он плюнул и прямо нагишом выдвинулся к выделенным ему апартаментам.