— Хай-йо, папаша.

Я вошел в магазин. Над дверью звякнул колокольчик. Пахло не пылью и медленно гниющим деревом, а апельсинами, яблоками, кофе и ароматизированным табаком. Справа была стойка с раскрытыми комиксами: «Арчи», «Бэтмен», «Капитан Марвел», «Пластичный человек», «Байки из склепа». Над этой сокровищницей, от одного вида которой любой завсегдатай аукциона «Ибэй» мог забиться в судорогах, висел лист бумаги с рукописной надписью: «КОМИКСЫ 5 центов штука, ТРИ ЗА 10, ДЕВЯТЬ — ЗА ЧЕТВЕРТАК. ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ТРОГАЙТЕ, ЕСЛИ НЕ СОБИРАЕТЕСЬ ПОКУПАТЬ».

Слева стояла стойка с газетами. «Нью-Йорк таймс» я не нашел, только несколько экземпляров «Портленд пресс гералд» и один — «Бостон глоуб». Заголовок «Глоуб» кричал: «ДАЛЛЕС НАМЕКАЕТ НА УСТУПКИ, ЕСЛИ КРАСНЫЙ КИТАЙ ОТКАЖЕТСЯ ОТ ПРИМЕНЕНИЯ СИЛЫ НА ФОРМОЗЕ». Обе газеты датировались вторником, 9 сентября 1958 года.

Я взял «Глоуб», стоившую восемь центов, и направился к мраморному прилавку с газировкой, которого в мое время не существовало. За прилавком стоял Фрэнк Аничетти. По всем признакам — он, вплоть до полукружий седых волос над ушами. Только эту версию — назовем ее Фрэнк Один-Ноль — отличала худоба и бифокальные очки без оправы. И более высокий рост. Чувствуя себя незнакомцем в собственном теле, я уселся на высокую табуретку.

Он указал на газету:

— Вам этого хватит или налить какой-нибудь газировки?

— Что-нибудь холодное, но только не «Мокси», — услышал я собственный голос.

Фрэнк Один-Ноль улыбнулся:

— «Мокси» не держим, сынок. Не желаете рутбира[14]?

— Звучит неплохо, — ответил я, не погрешив против истины. В горле пересохло, лоб горел, будто поднялась температура.

— Пять или десять?

— Простите?

— Бира на пять или десять центов? — Первое слово он произнес на мэнский манер: «би-и-йа».

— А-а… Полагаю, на десять.

— Что ж, я полагаю, вы полагаете правильно. — Он открыл морозильник и достал заиндевелую кружку размером с графин для лимонада. Наполнил ее из крана, и я почувствовал запах рутбира, сильный и резкий. Фрэнк Один-Ноль снял пену рукояткой деревянной ложки, долил кружку до самого края и поставил передо мной на мраморный прилавок. — Пожалуйста. Вместе с газетой — восемнадцать центов. Плюс один для губернатора.

Я протянул старинный доллар Эла, и Фрэнк Один-Ноль отсчитал сдачу.

Я отпил рутбира сквозь пену и чуть не ахнул. Такой… насыщенный. Такой вкусный. Лучше и не скажешь. Этот мир, отстоявший от нашего более чем на пятьдесят лет, пах гораздо хуже, чем я мог себе представить, но рутбир вкусом отличался в лучшую сторону. И еще как отличался.

— Замечательный рутбир.

— Правда? Рад, что вам понравилось. Вы не местный, да?

— Да.

— Из другого штата?

— Висконсин, — ответил я. Если и солгал, то не совсем. Моя семья жила в Милуоки, пока мне не исполнилось одиннадцать. Потом отца взяли преподавателем английского языка в Университет южного Мэна. С тех пор я этот штат не покидал.

— Вы выбрали для приезда очень удачное время, — кивнул Аничетти. — Большинство летних гостей разъехалось, и цены сразу пошли вниз. Ваш рутбир, к примеру. После Дня труда десятицентовая кружка стоит всего лишь дайм[15].

Звякнул колокольчик над дверью, заскрипели половицы. Приветливым таким скрипом. В последний раз, когда я рискнул зайти в «Кеннебек фрут» в надежде купить упаковку «Тамс» (меня ждало разочарование), они стонали.

За прилавок зашел подросток лет семнадцати. С коротко стриженными черными волосами. Его сходство с мужчиной не вызывало сомнений, и я осознал, что это Фрэнк Аничетти моего времени. А мужчина, снявший пену с кружки рутбира, — его отец. Фрэнк Два-Ноль даже не взглянул на меня — еще один покупатель.

— Тит уже поставил пикап на подъемник, — доложил он отцу. — Говорит, к пяти все будет готово.

— Так это хорошо. — Аничетти-старший достал сигарету, закурил. Только тут я впервые заметил на мраморном прилавке рядок маленьких керамических пепельниц. С надписью на боку: «ВКУСА „ВИНСТОН“ ЛУЧШЕ НЕТ — ЭТАЛОН СИГАРЕТ». Фрэнк Один-Ноль посмотрел на меня. — Добавить в рутбир шарик ванильного мороженого? За счет заведения. Нам нравится окружать туристов заботой, особенно если они приезжают по окончании сезона.

— Благодарю, но мне и так хорошо. — И я говорил чистую правду. Не сомневался, что от добавки сладкого моя голова просто взорвется. Да и рутбир мне дали крепкий — прямо-таки газированный эспрессо.

Подросток улыбнулся мне — по сладости улыбка не уступала содержимому кружки. Никакого намека на пренебрежение, которое источал поклонник Элвиса, встреченный мною у магазина.

— В школе мы читали рассказ о том, что местные едят туристов, если они приезжают после окончания сезона.

— Фрэнки, разве можно говорить такое гостю? — Но мистер Аничетти улыбался, произнося эти слова.

— Все нормально. Я сам разбирал с учениками этот рассказ. Ширли Джексон, правильно? «Летние люди».

— Совершенно верно, — согласился Фрэнк. — Я не совсем его понял, но мне он понравился.

Я отпил еще глоток рутбира и с ласкающим слух стуком поставил кружку на мраморный прилавок. Не особо удивился, обнаружив, что кружка практически пуста. Могу ведь и подсесть на этот рутбир, подумал я. «Мокси» ему и в подметки не годится.

Старший Аничетти выпустил струю дыма к потолку, где неторопливо вращающиеся лопасти вентилятора перепахивали синеватое облако.

— Вы преподаете в Висконсине, мистер?..

— Эппинг. — Вопрос застал меня врасплох, и я не подумал о том, чтобы назваться вымышленной фамилией. — Да. Но этот год у меня субботний.

— Это означает, что он на год в творческом отпуске, — пояснил Фрэнк.

— Я знаю, что это означает, — ответил мистер Аничетти. Попытался изобразить раздражение, но получилось не очень. Я решил, что отец и сын нравятся мне ничуть не меньше рутбира. Мне нравился и продвинутый юнец с улицы, хотя бы по одной причине: он не знал, что уже стал штампом. Этот мир вызывал ощущение защищенности, ощущение — ну, не знаю — предопределенности. Конечно же, ложное ощущение, поскольку опасностью он не уступал любому другому. Но я обладал информацией, которой — как я верил часом ранее — мог располагать лишь Бог. Я знал, что паренек, полюбивший рассказ Ширли Джексон (пусть он «не совсем его понял»), проживет и этот день, и все другие дни последующих пятидесяти с небольшим лет. Не погибнет в автомобильной аварии, не умрет от сердечного приступа, не заболеет раком легких, вдыхая отцовский сигаретный дым. В ближайшие пятьдесят лет ничего такого с Фрэнком Аничетти не случится.