Главарь мятежа тут же направил в Рим обращение к Муссолини с настоятельной просьбой срочно поставить ему самолеты для переброски войск через Гибралтар. Спустя неделю самолеты были на месте, итальянские летчики зачислялись в Испанский легион. Для тех же целей подбирались и марокканские регулярные части. В отношении их ненависти ко всему испанскому и звериной жестокости Франко не испытывал никаких угрызений совести, хотя и считал себя правоверным католиком.

Английские власти в Гибралтаре тоже помогли мятежникам: они отказались оказывать портовые услуги испанским военным кораблям, экипажи которых остались верны Республике. Но все же полной уверенности в успехе у Франко еще не было. Отдельные гарнизоны на полуострове не подчинились приказам своих генералов.

Сразу после начала мятежа Гитлер принял эмиссаров Франко и тут же санкционировал тайную операцию «Магия огня» по оказанию мятежникам помощи оружием, летчиками, авиационной техникой – в обмен на поставки испанских руд, необходимых для перевооружения Германии.

Операцию поручено курировать начальнику абвера, адмиралу Канарису.

В своих интервью западным журналистам Франко уже открыто заявлял: «Для спасения христианства я готов расстрелять половину испанцев». И он это начал делать упорно, с циничным хладнокровием. Под прикрытием с воздуха итальянских и немецких пилотов его легионеры и марокканские войска уничтожали на своем пути всех, кто поддерживал республиканцев, симпатизировал социалистам, коммунистам или анархистам. В ход пущено главное оружие – сеять страх среди гражданского населения. Необходимость террора постоянно отмечалась в приказах, пленных обычно расстреливали на месте. Кровавая оргия насилия сопровождалась повальным надругательством над женщинами со стороны марокканских солдат.

В окрестностях Гранады франкисты расстреляли поэта Федерико Гарсия Лорку. При взятии Толедо забросали гранатами палаты госпиталя святого Иоанна Крестителя, где еще лежали тяжелораненые; трупы бойцов народной милиции обезглавили и сбросили со скалы на камни реки Тахо. Штурмом овладев столицей Эстремадуры, оставшихся в живых защитников города согнали на арену для боя быков и расстреляли из пулеметов, трупы погрузили на грузовики и свалили за городом в общие ямы. Войдя в Бадахос, мятежные войска уже могли получать германское оружие и технику по железной дороге из приграничной Португалии – с согласия диктатора Салазара.

На созванной Франко «хунте национальной обороны» он провозгласил себя «главой правительства и государства». В своих публичных заявлениях предпочитал не говорить о монархии или республике, делал акцент на Испании вообще в сопровождении цветастых фраз об «органической демократии», при которой выборы в законодательный орган должны проходить через синдикаты и муниципалитеты, а государство – выступать главным регулятором социальной и экономической жизни.

Став каудильо (вождем), он немедленно направил дружественное послание фюреру. Через своего высокопоставленного дипломата Гитлер объяснил, что в интересах генерала целесообразно подождать с официальным признанием Германией, пока не взят Мадрид. В ответ Франко выразил «сердечную благодарность фюреру, бесконечное восхищением им и новой Германией». В шифровке, направленной в Берлин, немецкий дипломат отметил: «Сердечность, с которой Франко выражал свое благоговение перед фюрером и свои симпатии к Германии, и та дружественность, с какой он меня принимал, не позволяют ни на минуту усомниться в искренности его отношения к нам».

В самом начале гражданской войны случались и неожиданности, весьма неприятные для новоиспеченного каудильо. Так, после захвата мятежниками Саламанки фалангисты решили устроить торжественный митинг в главном лекционном зале университета. На стене, увешанной королевским гобеленом, висел огромный портрет Франко. В своем выступлении командующий Испанским легионом заверил, что после победы националистов «разным вольнодумцам-интеллигентам не будет житья». Взрыв аплодисментов последовал за его выкриком в зал: «Да здравствует смерть!» Тогда на трибуну поднялся ректор университета Мигель де Унамуно. От профессора ждали восхвалений в адрес Франко и победных реляций, но он посчитал своим долгом иначе реагировать на браваду бешеного генерала. «Нет, да здравствует разум! – твердым голосом произнес Унамуно. – Вы можете победить, но не можете убедить». Узнав об инциденте в Саламанке, каудильо хладнокровно процедил сквозь зубы: «Если потребуется, застрелите его». Стрелять не пришлось: вскоре Унамуно сам ушел из жизни.

Так совпало, что именно в Саламанке местный епископ в своем пасторальном обращении к католикам первым пустил в ход выражение «крестовый поход» применительно к действиям националистов и церкви. Франко ухватился за эту идею, стал все больше выставлять себя «борцом за христианские ценности против антихриста». Казалось бы, их преосвященства должны были выступать за примирение и христианское милосердие. Но нет, они сразу встали на сторону мятежников, называя их действия «благословленными святым апостолом Сантьяго на священную войну с красными еретиками».

Призывая католиков присоединиться к военным, иерархи придумали свою «теологию войны» и, пусть даже не называли гражданскую войну актом божественного провидения, оказывали Франко всестороннюю помощь, в том числе финансовую. На территории, где контроль устанавливали фалангисты, священников не надо было просить доносить на всех верующих или неверующих, поддерживавших законную власть в Мадриде.

Церковных прелатов очень устраивала взятая Франко на себя роль «главного крестоносца и воина Господня». В целях поддержать в каудильо такие настроения они приставили к нему духовника-иезуита. Мало-помалу генерал и сам уверил себя в своей божественной миссии, находя душевное успокоение в молитвах и духовных раздумьях. Когда же ему намекали, что надо бы хоть как-то ограничить массовые расправы над пленными, всякий раз отрицал свою личную причастность и сетовал на трудности в контролировании «внезапных взрывов эмоций». Оформлять решения об отсрочке исполнения смертных приговоров он научился так, что те доходили на места уже слишком поздно. По его убеждению, казни не только деморализовали противника, но и сплачивали вокруг него самого их исполнителей.

В своих посланиях католическим иерархам всего мира испанские епископы всячески старались оправдать действия военных. Папа Римский называл Франко «христианским героем», а правительство Народного фронта в Мадриде – «сборищем диких варваров». Демонстрируя свою моральную поддержку, Ватикан назначил временного поверенного при штабе Франко – как первый шаг к полному дипломатическому признанию.

На занятой войсками каудильо территории иерархи воздавали «честь и хвалу бесстрашным, безупречным героям-крестоносцам Христа и Испании». Епископ Вальядолида проповедовал с амвона: «Благословенны пушки, если выпущенные ими снаряды образуют бреши, в которых расцветает Евангелие!» Ряды фалангистов пополняли взявшие в руки оружие священники и семинаристы. На стенах монастырей устанавливались пулеметные гнезда. И дабы не оставалось ни малейших колебаний, на чьей стороне церковь, во все воинские части разослано ее уведомление: «В этой национальной войне ставится под сомнение сама религия. Наша борьба направлена против тех, кто объявил войну самому Господу Богу и хочет Его уничтожить. Священная битва идет с теми, кто называет себя безбожниками, с нашими самыми заклятыми врагами».