Наконец он увидел повисшее над Горячими Ключами облако пара. Он замедлил бег, отчего хромота стала заметней. Он держал копье так, словно готов был защищаться от женщин. Он направился в сторону реки, к полоске, на которой днем играли дети. Все было тихо, все было спокойно. Он подошел совсем близко, так что услышал журчанье воды.

В шалаше захныкал ребенок, где-то закашлялся старик: кх, кх, кх. Шимп остановился, скорчился на белесой от света земле, кожа вновь покрылась мурашками. Он облизал губы, медленно огляделся, увидел деревья, окружавшие Место Женщин, отвернулся и встал. Сделал шаг-другой, будто собираясь вернуться в безопасную тьму равнины, потом остановился. Вдруг, неизвестно почему, вспомнил Назывательницу Женщин, и волосы у него стали дыбом.

В облаке пара над Горячими Ключами что-то происходило. Раньше Шимп не увидел ничего странного, но что-то было не так уже тогда, когда он бежал, — что-то было, а Шимп не заметил. Небесная Женщина роняла свой свет на ключи, на облако и сквозь облако, она роняла свой свет на все. Но облако освещалось снизу, как будто там самым непостижимым образом прямо на воде горел костер. Словно другой закат, он окрашивал его в тускло-розовый цвет — такой тусклый, что глаз улавливал новый оттенок, только когда костер вспыхивал. Потом — словно слух его вместе со зрением устремился к котлам — Шимп уловил слабый звук, высокий и многоголосый. Шимп не поверил своим ушам, ибо звук был так же немыслим, как и костер. Шимп отступил на шаг и поднял копье. Шимп двинулся вперед, ступая осторожно, как на охоте. Шимп сделал судорожный вдох и побежал в лес, к той самой тропе, вдоль которой тянулись котлы, и в первом покачивалась белая Небесная Женщина. Шимп беззвучно поднимался вверх, от котла к котлу, и в каждом танцевала белая Небесная Женщина. Он быстро шел вверх от котла к котлу, пока не добрался до открытой площадки перед Жилищем Леопардов; на лицо упал розовый отблеск, и Шимп вздрогнул.

Леопардовые шкуры, охранявшие Жилище Леопардов, лежали на земле. Тот самый звук, который Шимп посчитал немыслимым, все-таки оказался смехом. Шимп шагнул через порог, и волосы встали дыбом, будто он увидел там разъяренного носорога.

На полу, в центре котла, горел огонь, а вокруг лежали, сидели и полулежали женщины. Бросив взгляд — взгляд быстрый, как вспышка молнии, — Шимп заметил двух девушек — юных, почти девочек, — которые обеими руками держали у рта черепа Леопардов. Шум, крики, визг, смех, болтовня взметались в воздух веселее пламени. Прямо напротив входа, на месте черепов, опершись спиной на котел, сидела Та, Кто Дает Женщинам Имена, Назывательница Женщин, Та, Чье Сердце Хранит Имена. В правой руке она держала череп. Она держала его вверх ногами, через край выливалась какая-то жидкость. Она полулежала, облокотясь на руку. Она смеялась, и свет костра отражался в ее глазах, блестевших сквозь спутанные пряди волос. Она увидела Шимпа и рассмеялась громче. Она подняла череп и по-женски неловким движением бросила в Шимпа. Череп упал возле котла, не долетев до Шимпа расстояние больше роста мужчины. Шимп крикнул, в страхе и ярости:

— Нет!

Но к нему уже поворачивались лица — лица с отблесками костра, лица, залитые луной, лица со сверкающими глазами, утонувшие в спутанных прядях. Визг, смех, слова — все слилось в едином возгласе:

— Мужчина! Мужчина!

Они спотыкались друг о друга, падали, отвратительная жидкость лилась из опрокинувшихся черепов на землю, в огонь, и костер наконец зашипел и погас. Были лица и вопли, в Шимпа вцепились руки. Он замахнулся копьем, уронил, неловко шагнул назад и побежал. Он промчался мимо кипящего источника, обогнул, бросился дальше вниз. Но у следующего котла его снова встретили смех и белые лица — Шимп повернул назад. Врезался в тугую сплетенную плоть. Поднялся гвалт, со всех сторон его окружили тугие, будто ремни болы, руки. Женщины что-то визжали, обращаясь к нему и друг к другу. Ремень и кусок кожи, прикрывавший чресла, упали, словно сами собой. Его повалили на землю, где вновь была мягкая плоть. Нагие бедра вызвали страх и ненависть; но руки были умнее — руки были умные, ловкие и жестокие. Сквозь гвалт он услышал собственный голос, собственный крик боли, взлетавший все выше и выше:

— Оу-у-у-у-у!

Его голос поднимался все выше — над болью, оставшейся в низу живота, от которой сводило тело. Он лежал распростертый, под ним были мягкая плоть, влажность и страшные зубы. Часть его рвалась прочь, подальше от этого ужаса, этой тяжести вцепившихся рук; но другая — извивалась и дергалась, как животное с раненым позвоночником. Потом, с женской безымянностью вместе, они вошли в страшное место, где закричали вдвоем, и мелкие зубки тотчас вонзились в его ухо. Но как раз в таком месте и могли, должны были оказаться страшные мелкие зубки, и хотя тело, часть его, не желало вернуть волю, он все же заставил себя оторваться. На мгновение руки выпустили добычу, но тотчас поймали снова.

— А я! А я!

Вопли, смех, болтовня и безжалостная ловкость рук…

— Оу-у-у-у-у!

Ничего ему не оставалось, только ринуться вновь в средоточие тьмы и влаги. Он лежал — в ушах гудело — среди белых, распростертых на каменных скалах женщин, одолеваемых икотой и смехом. Он почувствован кровь на шее и на губах. Женский запах набился в ноздри, он был всюду — этим запахом пропахла кожа, пропахли усы и борода. Он попытался встать, но цепкие пальцы потянули вниз за руки и за ноги. К лицу медленно плыл, приближался белый леопардовый череп, и Шимп, почувствовав мерзкий запах, отвернулся. Череп прижался к его губам, и Шимп стиснул зубы, сжал рот. Сзади протянулась рука, зажала двумя пальцами обе ноздри, и, задохнувшись, он широко разинул рот, чтобы вздохнуть. В ушах зазвенело так, что он едва различал смех; в горло полилась отвратительная жидкость. Он захлебнулся, закашлялся, попытался вырваться — прочь от тугой плоти, но жидкость лилась и лилась, так что горло наконец сжалось и на грудь выплеснулась струя. Потом он откинулся назад, чувствуя цепкие прикосновения, поцелуи, укусы и ласки, слушая смех и бессмысленную болтовню. Ниоткуда протянулась рука и отерла ему лицо прядью волос.

Наступила тишина, звон в ушах умолк. Он икнул, как белая девушка, и открыл глаза. Кто-то приближался к нему по камням, сбоку мягко лила свой свет Небесная Женщина. Дающая Имена подошла, раскачиваясь из стороны в сторону, травяная юбка трепетала, раковины на груди тихо позванивали. Один раз она оступилась, но тотчас вновь двинулась вперед. Прядь волос, зацепившаяся за ракушки, закрыла половину лица. Она смеялась беззвучно, а глаза словно тянули мозг из его костей. Она подошла ближе, и державшие его женщины захихикали так, будто ждали теперь новой шутки. Она медленно опустилась на колени между его ступней. Беззвучно смеясь, подалась вперед, оперлась на левую руку, и длинные волосы коснулись его бедра.

Он закричал:

— Нет!

Хихиканье перешло в смех, руки держали крепко. Правая рука ее вылетела вперед, как змея.

— Оу-у-у-у-у!

И когда с этим криком он откинулся вновь назад, на руки и камни, что-то произошло. Но не между ног. От мерзкой жидкости в животе стало вдруг тепло. Она грела, она почти жгла. Пламя вырвалось и поднялось к голове. Возник еще один леопардовый череп, прижался к губам, еще одна рука зажала нос. Он пил глоток за глотком, пока его снова не вырвало. Вспыхнул огонь, и в голове разгорелось пламя. Неожиданно он подумал, что никогда раньше не замечал, как прекрасна Дающая Имена, какой изысканный и волнующий запах исходит от нее, какое белое и молодое у нее тело, какие умные и зовущие у нее руки! Женщины отпустили его, смеясь, он услышал, как смеется сам, а пламя бьется внутри в голове, спускается вниз, согревая, и разрастается между ног. Она тоже отпустила его, и, смеясь, он схватил ее за руку, чтобы вернуть на место. Но она лишь мягко оттолкнула его и поманила пальцем. Появился еще один череп, Шимп мотнул головой, но она не приняла отказа. Нежное лицо с огромными глазами приблизилось к нему, в горле мягко заклокотал смех, и голосом глубже, чем у других, она сказала: