– Пей, а то остынет, – буркнул он, стараясь не смотреть на непрошеную гостью.

Лидия села и с радостью отметила, что боль внизу живота беспокоит ее гораздо меньше, чем накануне, да и лихорадка совсем прошла. Она взяла чашку и с удовольствием отхлебнула кофе. Между тем Росс с любовью взирал на своего отпрыска.

– Ли проспал всю ночь, – тихо сказала Лидия.

– И совсем не плакал, только под утро.

– Проголодался, – с улыбкой объяснила она. Их глаза снова встретились, и девушка тотчас отвернулась. – Он, кажется, мокрый?

Росс пощупал пеленки.

– Кажется, да.

– Надо бы поменять, только я не знаю, как это делается. Жаль, что не спросила Ма… А пеленки у вас есть?

– Кто его знает? Надо поискать. Наверное, Виктория… – Росс запнулся. – Наверное, жена положила их в ящик.

– Мне очень жаль, что она умерла, – сочувственно проговорила Лидия, потягивая кофе, и после паузы неожиданно добавила: – Вы, наверное, думаете: «Почему умерла моя жена, а не эта девица?»

Смущенный тем, что она угадала его мысли, Росс спросил:

– Как ты очутилась одна в лесу, да еще перед самыми родами?

– Просто шла не разбирая дороги. А потом это началось…

«Какая несправедливость! Виктория лежит в холодной могиле, а эта девка, которая мизинца ее не стоит, воркует над нашим малышом!» Возмущенный Росс поморщился.

– Что заставило тебя убежать – закон?

– Нет, что вы!

– Ты убежала от мужа?

– У меня никогда не было мужа.

– Понятно.

Лидия метнула на него гневный взгляд. Какое право имеет этот человек осуждать ее, даже не зная, сколько она выстрадала! Один мужчина уже унизил ее, второму это не удастся.

– Вчера вечером вы сказали, что моему ребенку повезло, раз он умер. Это правда. Я и сама предпочла бы умереть, но, как видите, живу. А ваша жена умерла. – Лидия тряхнула головой, и по ее плечам рассыпались каштановые кудри. – На все Божья воля, поэтому ничто не зависит ни от меня, ни от вас. Вашему малышу нужна мать, и я постараюсь заменить ее.

– Ему нужна кормилица. Мать у него есть.

– Но ведь она умерла!

Не помня себя от ярости, Росс вскочил. Наученная горьким опытом – ей не раз приходилось увертываться от кулаков Клэнси, – Лидия вжалась в угол и закрыла лицо руками.

– Прошу вас, не надо!

– Какого черта?..

– Что здесь происходит? – В фургон влезла Ма. – Хотите стать посмешищем для всего лагеря? Леона Уоткинс и так болтает направо и налево, что вы провели ночь вместе…

– Я спал снаружи, – процедил сквозь зубы Росс. Эта девица вообразила, что он хочет ударить ее!

– Я-то в этом не сомневаюсь, – сказала Ма. – И всем то же самое говорю. Ну-ка дайте мне маленького. Как вы ему шею не сломали, горе-папаша! – Она решительно отобрала ребенка у Росса. – А Лидия чего сидит в углу? Неужто вы ее избили?

На это оскорбительное предположение Коулмен не счел нужным отвечать. Ма обратилась к Лидии:

– Он ударил тебя?

– Нет.

Внимательно оглядев Лидию, Ма перевела взгляд на Росса:

– Бубба сказал, что вы собираетесь сегодня поохотиться. Лично я считаю, что это неплохая идея. Может, заодно и в голове у вас прояснится. А о Лидии позаботимся мы с Анабет. Так что шагайте отсюда, мистер Коулмен!

Немногие отваживались ослушаться этого сержанта в юбке. Метнув на Лидию злобный взгляд, Росс вылез из фургона, взял ружье, седло и направился к загону, где паслись лошади.

Когда через несколько минут он, оседлав жеребца, мчался через луг к лесу, за ним наблюдали двое старших сыновей Лэнгстонов.

– Знаешь, что я думаю? – проговорил Люк.

– Не знаю и знать не желаю, да ведь ты все равно мне расскажешь.

– Я думаю, что мистер Коулмен, если разозлится, может такого натворить…

Бубба задумчиво посмотрел вслед удалявшемуся всаднику.

– Пожалуй, ты прав, Люк.

– …А по вечерам после ужина они, взявшись за руки, гуляли вдвоем и так любезно со всеми разговаривали, будто это не лагерь переселенцев, а пикник.

Лидия лежа слушала болтовню Анабет. Ма распорядилась, чтобы девочка вытащила из комода вещи Виктории и сложила их в сундук, иначе Лидии некуда было бы поместить свои. Росс скрепя сердце согласился.

«Он все делает скрепя сердце, даже разговаривает», – вздохнув, подумала девушка. Вот уже три дня она жила в фургоне Коулмена, оправляясь от родов и ухаживая за Ли. Днем к ней забегала Анабет, по утрам навещала Ма. Она же приносила вечером еду. Не желая оставаться в долгу, Росс делился с Лэнгстонами охотничьей добычей.

Ели они отдельно. Лидия вообще редко его видела: он то охотился, то лечил заболевших лошадей, поскольку среди переселенцев слыл знатоком животных. Даже заходя в фургон, Росс старался не встречаться с ней взглядом, а если это все же случалось, смотрел с нескрываемой злобой.

Дурное настроение Коулмена Лидия приписывала недавно постигшему его горю. Он тяжело переживал смерть жены. По словам Анабет, Виктория была настоящей леди.

– Днем она закрывалась от солнца кружевным зонтиком, – рассказывала девочка, извлекая из комода изящное платье из розового шелка. Лидия в жизни не видела ничего красивее. Жаль, что Анабет тут же его убрала. – Иногда они что-то шептали друг другу так нежно… – Девочка вздохнула. – А как он на нее смотрел! Я бы умерла от счастья, если бы кто-нибудь так посмотрел на меня.

В тех взглядах, которые Коулмен бросал на нее, Лидия не находила ничего приятного. «И вообще, что хорошего может быть в отношениях мужчины и женщины?» – с грустью подумала девушка и вдруг вспомнила своего отца.

Тогда они втроем жили в городе, в большом доме с широкими окнами, на которых висели вышитые шторы. Мама и папа часто смеялись. По воскресеньям все отправлялись в гости. Папа держал маму за руку, а Лидия вклинивалась между ними и требовала, чтобы родители несли ее. «Наверное, мужчины не всегда дурно обращаются с женщинами, – решила девушка. – Жаль, что папа так рано умер…»

– Кожа у миссис Коулмен была гладкая и белая, как молоко, – с восторгом продолжала Анабет, – а глаза карие. Волосы как спелая пшеница и такие же мягкие. Ни один волосок не выбивался из прически!

Рука Лидии машинально потянулась к голове. Через день после того, как она перебралась к Коулмену, Ма и Анабет решили помыть ее. Потребовалось немало усилий, чтобы очистить волосы от застрявших в них веток и листьев, но даже сейчас они ничуть не походили на спелую пшеницу.

Коулмен, явно удивленный такой переменой, лишь что-то буркнул себе под нос. «Если ему нравятся белокурые волосы, то вряд ли придутся по душе мои», – с непонятной грустью заключила Лидия.