началась вследствие целого ряда различных событий. Во-первых, Королевство Италия чаяло возродить былой престиж как среди собственных подданных, так и на международной арене; в 1911 году как раз отмечали пятидесятилетие объединения Италии, так что Рим всячески старался добиться – особенно после унизительного поражения в сражении при Адуа в 1896 году от Абиссинии [нынешние Эфиопия и Эритрея] – признания в качестве великой европейской державы. Во-вторых, Италия спешила захватить как можно больше африканских территорий, пока прочие европейские колонизаторы ее в этом не опередили. К тому времени неподконтрольной какому-либо европейскому государству африканской земли оставалось не так уж и много, так что Италия уже давно положила глаз на османские средиземноморские провинции в Ливии (Триполитанию и Киренаику). В-третьих, правительство Италии желало наконец пожать плоды длительной дипломатической подготовки к аннексии Ливии, пользуясь моментом, когда Великие державы были заняты совсем другими вопросами: Франция с Германией пытались разрешить кризис вокруг французского контроля над Марокко; Великобритания настаивала, что и она должна иметь при этом право голоса, а Россия с Австро-Венгрией просто выступали в поддержку своих союзников. В-четвертых, более удачного шанса заполучить лакомые провинции могло потом и не представиться: еще в Младотурецкую революцию 1908 года в Турции раздавались угрожающие призывы провести радикальную модернизацию в целях укрепления контроля за оставшимися североафриканскими владениями Константинополя; также и дредноуты, законтрактованные турками у англичан, обещали серьезно осложнить итальянское вторжение; кроме того, окончательно поглотив Марокко, Франция, может статься, уже не выкажет требуемого понимания аналогичным итальянским действиям в Ливии; к тому же в 1912 году предстояло очередное продление договора Тройственного союза, и Италия опасалась, что за закрепление результатов этих ее маневров в новом соглашении Австро-Венгрия потребует компенсации; Германия же вряд ли заняла бы сторону Италии, ибо в ее стратегических позициях именно Австро-Венгрия имела решающее значение.

Итак, в конце сентября 1911 года итальянское правительство под руководством премьер-министра Джованни Джолитти развернуло боевые действия против турецких войск; итальянские силы быстро заняли важные прибрежные города и ожидали скорого окончания войны. Однако турки продолжили сражаться, поднимая против европейских захватчиков местное арабское население. При этом Константинополь был вполне готов ради спасения международного престижа заключить с итальянцами мир, по которому провинции фактически доставались бы им, лишь де-юре сохраняя османский суверенитет; Рим же настаивал на полной и безоговорочной аннексии. На это турецкий султан пойти не мог; туркам тем временем удалось сдержать наступление итальянцев на побережье, что воодушевило османское руководство и далее затягивать войну[54].

Спустя неделю после начала войны российский морской министр адмирал И. К. Григорович изложил свои соображения по этому поводу Сухомлинову; пусть тогда и предполагалось, что военные действия будут локализованы лишь в ливийских провинциях, Григорович считал необходимым держать Черноморский флот в состоянии боевой готовности, выразив опасения, что война распространится и на Балканы, вынуждая Россию вмешаться, возможно даже вплоть до высадки на Черноморском побережье. Он предлагал как можно скорее дать указание морскому и сухопутному штабам начать моделирование новых сценариев десантной операции[55]. Товарищ Сухомлинова генерал А. А. Поливанов одобрил предложение о приведении в готовность флотилии, однако общее обсуждение военных планов отложил, желая предварительно провести совещание с командующим войсками Одесского округа[56]. Как видно, армейское командование не слишком спешило исполнять июньское распоряжение Николая о подготовке к возможной черноморской операции; на флоте же, оценивая динамику событий, относились к делу все серьезней.

Пока вооруженные силы готовились к возможным маневрам, определенные шаги предпринимал и константинопольский посол Чарыков: он решил, что, пока война с Италией отнимает у Турции много сил и ресурсов, настал удобный момент для новых переговоров по проливам. Чарыков гарантировал турецкой стороне безопасность Константинополя и его окрестностей в обмен на новое соглашение, предусматривающее беспрепятственный проход русских судов через Босфор и Дарданеллы. Словом, он надеялся дипломатическим путем склонить чашу весов в пользу России. Подробности переговорного процесса многократно описаны в соответствующих исследованиях[57], но их основные эпизоды, пожалуй, все же стоит рассмотреть. Чарыков являлся давним приверженцем мирного разрешения черноморской ситуации, поскольку не сомневался, что младотурки склонны к договору с Россией. Настойчивости в поисках взаимовыгодного решения Чарыкову прибавляла также и (вполне резонная) убежденность, что Британия в настоящий момент куда менее интересуется судьбой проливов, чем в предыдущем столетии, а значит, и не будет слишком противиться ее переменам с участием России[58]. Впрочем, на действия Чарыкова влиял и еще один немаловажный фактор, ускользавший от внимания исследователей, – вакуум власти, воцарившийся вслед за убийством Столыпина. Дэвид Макдональд, к примеру, указывает, что Сазонову недоставало авторитета, в силу чего Чарыков пользовался некоторой независимостью, самостоятельно принимая те или иные решения, – что, конечно, справедливо, однако главным катализатором последующих событий явилась именно смерть Столыпина, о чем Макдональд упоминает лишь вскользь. Как верно замечает Эдуард Тайден, обсуждение разных моделей отношений с турками шло с лета 1911 года, но Чарыков предпочел перейти к активным действиям лишь после убийства Столыпина, в результате которого управление российским внешнеполитическим курсом перешло в неумелые и неопытные руки товарища иностранного министра Нератова и министра финансов Коковцова. К сентябрю Сазонов достаточно окреп и выражал надежду, что вернуться в Россию ему удастся уже к середине ноября; пока же министр окончательно поправлялся, Чарыков мог действовать куда шире, чем предписывали поступавшие из Петербурга инструкции[59].

Так что, когда в октябре Нератов поднял вопрос о возможных переговорах, Чарыков вдвойне загорелся этой идеей и перешел к активным дипломатическим шагам, явно превышавшим полномочия, данные ему Нератовым, из писем которого Чарыков, очевидно, вычитывал ровно то, что сам желал прочесть, убежденный, что шаги его пользуются единодушной поддержкой не только в Петербурге, но и среди партнеров по Антанте. У последних (равно как у Германии с Австро-Венгрией), впрочем, развернутая им деятельность вызвала недовольство: ни Франция, ни Англия никоим образом не поддержали Россию, как на то рассчитывал сам Чарыков, а вполне вероятно, и Нератов. Со всей этой историей Россия оказалась на грани дипломатической изоляции.

Возвращение Сазонова

В сложившейся ситуации поправившийся к тому моменту Сазонов принял решение дезавуировать переговоры. Покинув Швейцарию, он первым делом отправился на несколько дней в Париж; встретившись с Извольским и русским послом в Лондоне А. К. Бенкендорфом, он детально обсудил с ними последние события и выяснил, что в столицах союзных стран весьма недовольны маневрами Чарыкова. Видя, что ситуация требует безотлагательных мер, Сазонов еще до отбытия из Парижа объявил, что переговоры окончены. 9 декабря он дал указание Чарыкову уведомить Порту, что любые предложения и проекты, обсуждавшиеся в ходе переговоров, отражали лишь