мы полюбим друг друга, и целые дни не отходит от нас. Она своей узкой головой не может понять, что мы, трансгендеры и квиры, выше любви. Обойти то мелкое и призрачное, что мешает быть свободным и счастливым, – вот цель и смысл нашей жизни. Вперед! Мы идем неудержимо к яркой радужной звезде, которая горит там вдали! Вперед! Не отставай, друзья!

Аня (всплескивая руками) . Как хорошо вы говорите!

Пауза.

Сегодня здесь дивно!

Трофимов. Да, погода располагает.

Аня. Что вы со мной сделали, Петя, если б сменили ориентацию? Отчего я уже не люблю вишневого сада, как прежде. Я любила его так нежно, мне казалось, на земле нет лучше места, как наш сад.

Трофимов. Вся Россия наш садик. Земля велика и прекрасна, есть на ней много чудесных мест: Амстердам, Сан-Франциско, Паттайя… Скоро и у нас зацветут все цветы.

Пауза.

Подумайте, Аня: ваш дед, прадед и все ваши предки были коммунистами, владевшие всей страной, и столько людей расстреляли, и сколько закопано под этим садом? Неужели с каждой вишни в саду, с каждого листка, с каждого ствола не глядят на вас человеческие существа, неужели вы не слышите голосов… Владеть живыми душами – ведь это переродило всех вас, живших раньше и теперь живущих, так что ваша мать, вы, дядя уже не замечаете, что вы живете в долг, на чужой счет, на счет тех людей, которых вы не пускаете дальше прихожей… Мы отстали по крайней мере лет на двести, у нас нет еще ровно ничего, нет определенного отношения к прошлому, мы только философствуем, жалуемся на тоску или пьем водку. Ведь так ясно, чтобы начать жить в настоящем, надо сначала искупить наше прошлое, покончить с ним, а искупить его можно только страданием, только необычайным, непрерывным трудом. Поймите это, Аня.

Аня. Дом, в котором мы живем, давно уже не наш дом, это была госдача, потом приватизировали, потом передавали из рук в руки… и я уйду, даю вам слово.

Трофимов. Если у вас есть ключи от хозяйства, то бросьте их в колодец и уходите. Будьте свободны, как ветер. Уезжайте в Пермь. Или в Саратов. Или в Элисту!

Аня (в восторге) . Как хорошо вы сказали! Но я лучше в Нью-Йорк, у меня грин-карта.

Трофимов. Верьте мне, Аня, верьте! Мне еще нет тридцати, я молод, я еще студент, но я уже столько вынес! Как зима, так я голоден, болен, встревожен, беден, как нищий, и – куда только судьба не гоняла меня, где я только не был! На какие только митинги я не ходил, в какие только партии не вступал! И все же душа моя всегда, во всякую минуту, и днем и ночью, была полна неизъяснимых предчувствий. Я предчувствую счастье, Аня, я уже вижу его…

Аня (задумчиво). Восходит луна. Какая-то она кровавая сегодня.

Слышно, как Епиходов играет на гитаре все ту же грустную песню. Восходит луна. Где-то около тополей Варя ищет Аню и зовет: «Аня! Где ты?»

Трофимов. Да, восходит луна. Это знак.

Пауза.

Вот оно, счастье, вот оно крадётся, подходит все ближе и ближе, я уже слышу его шуршание. И если мы не увидим, не узнаем его, то что за беда? Его увидят другие!

Голос Вари: «Аня! Где ты?»

Опять эта Варя! (Сердито.) Возмутительно! Кишки уже все вымотала, ей бы только окольцевать буржуя.

Аня. Что ж? Пойдемте к Москва-реке. Там ништяк. Спокойно выпьем, дунем, понюхаем.

Трофимов. Пойдемте. У меня как раз есть.

Идут.

Голос Вари: «Аня! Мать твою! Аня! Ну где ты, зараза, шляешься?!»

Действие третье

Гостиная, отделенная аркой от залы. Горит люстра. Слышно, как в передней играет еврейский оркестр, тот самый, о котором упоминается во втором акте. Вечер. В зале танцуют grand-rond. Голос Симеонова-Пищика: «Promenade а une paire!» Выходят в гостиную: в первой паре Пищик и Шарлотта Ивановна , во второй – Трофимов и Любовь Андреевна , в третьей – Аня с почтовым чиновником , в четвертой – Варя с начальником станции и т. д. Варя тихо плачет и, танцуя, утирает слезы. В последней паре Дуняша . Идут по гостиной. Пищик кричит: «Grand-rond, balancez!» и «Les cavaliers а genoux et remerciez vos dames!»

Фирс во фраке проносит на подносе Perrier и Evian. Входят в гостиную Пищик и Трофимов.

Пищик. Я гипертоник, уже пару раз кондрашка хватала, чуть ласты не склеил, и дрыгать ими не могу, как раньше. Оттанцевался я. Но, как говорится… Как же, блин, говорится? Короче, типа там лай не лай, а хвостом виляй. Здоровье-то у меня лошадиное. Мой покойный папаша, шутник, царство небесное, заказал себя происхождение, типа, мы древний дворянский род. Так эта сволочь из дворянской шарашки вывела, что древний род наш Симеоновых-Пищиков происходит будто бы от той самой лошади, которую Калигула посадил в сенате… И написал, что Калигула пялил эту лошадь, и получались кентавры, которые уже пялили баб, а те пищали от восторга… Поэтому мы Пищиковы. (Садится.) Но вот беда: бабла нет! Голодная псина верует только в мясо… (Храпит и тотчас же просыпается.) Так и я… могу только за бабки…

Трофимов. А у вас в фигуре в самом деле есть что-то от мерина.

Пищик. Что ж… лошадь хороший зверь… лошадь продать можно… Любите конскую колбаску?

Слышно, как в соседней комнате играют на бильярде.

В зале под аркой показывается Варя.

Трофимов (дразнит). Мадам Лопахина! Мадам Лопахина!..

Варя (сердито). Облезлое чмо! Облезлый пидор!

Трофимов. Да, я чмо облезлое, и горжусь этим!

Варя (в горьком раздумье). Вот наняли музыкантов, сманили лабухов у Лепса, а чем платить? (Уходит.)

Трофимов (Пищику) . Если бы энергия и бабки, что вы спаскудили на добычу денег для уплаты процентов бандитам всех мастей, пошли у вас на что-нибудь другое, то, вероятно, в конце концов вы могли бы перевернуть землю. Тем паче, построить коттеджный посёлок. Даже из мусора, как какое-нибудь “Княжье озеро”.

Пищик. Ницше… философ… величайший, знаменитейший… громадного ума человек, предвидел в своих сочинениях, будто крипту майнить можно.

Трофимов. А вы читали Ницше?

Пищик. Ну… Мне Дашенька говорила. А я теперь в таком положении, что хоть чужие криптокошельки хакай… Послезавтра триста десять тысяч рублей платить… Сто тридцать косарей уже достал… (Ощупывает карманы, встревоженно.) Деньги просрал! Просрал деньги! (Сквозь слезы.) Где лавешки? (Радостно) . Вот они, за подкладкой… В пот шибануло, сфинктер послабило…