— Господа, — заговорил между тем Петруша, не обращая внимания на чью-то — Верещагина, что ли? — поправку: "Не господа, а товарищи!" — здесь пока мы все — господа! Так вот, думаю, никто не станет возражать, если я с Катюшей, пока суд да дело, станцую танго?

— Ну и обормот! — беззлобно рассмеялся Торопов. — Что значит молодой волк — и хватка другая, и прыть…

Молодой хирург склонил голову перед Катериной и под звуки аргентинского танго увел её на середину зала.

— Видите того мрачного господина за столиком напротив? — зашептал он ей в ухо, сделав несколько па. — Узнаете?

— Нет, — покачала головой Катерина. — А я должна его знать?

— Помните: "Я — гений Игорь Северянин"? Так вот это он! Неужели вы не были влюблены в его стихи? Говорят, поклонники в провинциальных городах выпрягали из коляски лошадей и везли его на себе! Самые богатые женщины России готовы были бросить к его ногам целые состояния! Да, как говорили древние, "сик транзит глориа мунди"! Так проходит земная слава. Иначе он не сидел бы сейчас с такой кислой физиономией?

Катерина покраснела. Опять она попала впросак! Вместо того чтобы в который раз оттачивать свой немецкий язык, лучше бы о поэтах российских почитала! Попроси он её сейчас рассказать какое-нибудь стихотворение, и не вспомнит, пожалуй! Разве что пушкинское "Я памятник себе воздвиг нерукотворный". Ее преподавательница литературы Виктория Аполлинарьевна не признавала современных поэтов. Говорила пренебрежительно: "Этот грубиян Маяковский", или "Этот ненормальный Хлебников"!

— А вы что-нибудь помните наизусть из стихотворений… Северянина? — робко спросила она.

Петруша будто ждал её вопроса. Прямо-таки разразился стихами.

Это было у моря, где ажурная пена,

Где встречается редко городской экипаж.

Королева играла в башне замка Шопена,

И, внимая Шопену, полюбил её паж…

Тут он вздохнул, набрал побольше воздуха, но как раз закончилось танго. Катерина поспешила к столику, стараясь не замечать огорченного лица Петруши — ведь он только разлетелся…

— Черт знает, какие короткие у них танцы! — буркнул он, усаживаясь за стол.

Друзья-хирурги дружно захохотали, но в их смехе сквозило злорадство: когда теперь подойдет его очередь?! Нечего было спешить поперед батьки…

— Мы с Петей видели поэта Игоря Северянина, — поспешила на выручку Катерина: она чувствовала, что, пока разговор за столом не стал общим, Петруша представляет собой удобную мишень для острот, что, как она успела понять, молодой человек воспринимал крайне болезненно. — Сидит с какой-то девушкой, такой грустный…

— Зато его собрат по перу, по соседству с нами, очень даже веселый! — хмыкнул Верещагин.

— Ты ещё кого-то из бывших видел? — сразу заинтересовался Петр Петрович.

— Во-первых, он никакой не бывший. Просто разъезжает по заграницам; вестимо, дуракам счастье… Сережка Есенин собственной персоной!

— Насчет дурака ты, пожалуй, загнул! — вмешался всегда молчащий хирург Фирсов.

— В том смысле дурак, что деньги дурные и тратит он их по-глупому, на всякую шелупонь!

— Как говорится в Библии, не судите, не судимы будете, — мягко заметил Шульц, показывая глазами на стол. — В этом весь русский человек: хлебом не корми, дай других пообсуждать! Уже и выпить принесли, и закусить, а мы… Как будто и нет с нами прекраснейшей из женщин, так словоблудием увлеклись!..

Хирурги враз оживленно задвигались, вспомнив, что и вправду пришли сюда не заезжих поэтов рассматривать. Мужчины потянулись к водке, коньяку, а Катерине по её просьбе налили шампанское. Хотя, если честно, она с большим удовольствием выпила бы водки. Увы, как любил повторять её преподаватель французского, ноблес оближ![6]Это она усвоила: женщины должны казаться слабыми и нежными, такими, какими хотят их видеть мужчины, и им все равно, родилась она в аристократической семье или в селе, где о шампанском и слыхать не слыхивали, а лучшим напитком была добрая горилка. Но не государственная, а своя, секреты перегонки которой передавались из поколения в поколение. Лучшая горилка была прозрачной и, подожженная, горела синим пламенем, а отдавала сивухой лишь самую малость. А были специалисты, что и вовсе от неизбежного запаха самогона умели избавляться, только процесс этот был не в пример длительнее обычного и им редко пользовались…

— За прекрасную даму мужчины пьют стоя! — провозгласил между тем Петруша.

Мужчины поднялись и потянулись рюмками к Катиному бокалу. Выпили, и какой-то момент за столом раздавалось лишь позвякивание ложек, которыми все перекладывали закуски с общих блюд в свои тарелки.

Вдруг за соседним столиком какой-то мужчина резко поднялся, едва не опрокинув стул, и, бормоча извинения, приблизился к ним.

— Прошу прощения, господа! — он остановился рядом, не сводя глаз с одного из врачей. — Фирсов, чертушка, неужели ты меня не узнаешь?!

— Ник-Ник, вот уж не ожидал! Я думал, ты сгинул где-то в западных палестинах!

Хирург Фирсов, скромный человек сорока с лишним лет, казался в их компании самым тихим и малоразговорчивым. Но его кажущаяся неприметность только и была кажущейся. О нем всегда вспоминали, когда заходил в тупик спор или надо было решить какой-нибудь принципиальный вопрос…

— Извините, господа, я ненадолго, — извинился он, отходя с незнакомцем к его столику.

Из-за длинного стола поодаль, за которым пировал с компанией Сергей Есенин, выскочил какой-то мужчина и стал, нелепо вихляясь, скакать вокруг своей партнерши.

— Что это он танцует? — шепотом спросила у Петруши Катерина.

— Шимми, — улыбнулся тот. — Вернее, он думает, что танцует шимми — это сейчас очень модно!

— Сергей не может, чтобы вокруг себя паноптикум не собрать! Поглядите, сколько у него прихлебателей — все они слова доброго не стоят! — вмешался в разговор Верещагин.

— Наверное, вы очень не любите этого Есенина? — осторожно поинтересовалась Катерина.

Верещагин грустно усмехнулся.

— Скорее, я его очень люблю и жалею. Мы ведь с ним из одних краев. Одиннадцать лет назад, когда он в валенках приехал Москву покорять, неделю у меня жил. Поэты московские — народ не слишком добрый — поиздевались над ним вволю, вот он и мстит им, все забыть не может…

— И вы к нему не подойдете?

— Не подойду! — отрезал Верещагин. — Он, конечно, мне обрадуется, но рядом, видите, его Айседора манерничает. Может, танцовщица она и великая, а как жена для него — курьез один! Женщина на семнадцать лет старше — это только для женского романа интересно…

Между тем к столику вернулся Фирсов все с тем же незнакомцем. Встреча с другом, несомненно, его обрадовала, и ему не терпелось поделиться этим со спутниками.