— Взгляните-ка, — весело обратился к обществу хозяин в трусах, — это брат-близнец Китти.

Так я был представлен, получив свою порцию улыбок и приветствий. В свою очередь я тоже изо всех сил постарался улыбнуться. Здесь были в основном студенты из Джулиарда — музыканты, танцоры, певцы. Хозяина звали не то Джим, не то Джон. Он переехал сюда как раз накануне. Остальные в тот день где-то веселились, как объяснил мне один из пирующих, а потом, вместо того, чтобы расходиться по домам, они решили завалиться к этому не то Джиму, не то Джону и устроить завтрак-новоселье. Вот почему было столько еды, а хозяин был не совсем одет — они нагрянули, когда он еще спал. Я вежливо кивал, пока они все это мне излагали, но только делал вид, что слушаю. Ведь мне было абсолютно все равно, и когда они все рассказали, я уже успел забыть, как кого зовут. Во время всей этой кутерьмы я решил получше рассмотреть свою «сестру» — миниатюрную китаяночку лет двадцати с серебряными браслетами на обоих запястьях. Она была в головной, вышитой бисером индейской повязке, какие носили хиппи. Китти ответила на мой взгляд улыбкой, как мне показалось, удивительно теплой и доброжелательной. Потом я снова уставился на стол, не в силах отвести от него глаз. Я чувствовал себя явно не в своей тарелке. Запахи еды были мучительны. Я ждал, не пригласят ли они меня к столу, и с трудом сдерживался, чтобы не схватить что попало со стола и не затолкать себе в рот.

Первой на помощь мне пришла Китти.

— Ну, раз пришел мой брат, — сказала она, похоже, поняв мое замешательство, — надо хотя бы пригласить его к нам присоединиться.

Она так верно прочла мои мысли, что мне хотелось ее расцеловать. Лишнего стула не оказалось, и все стали суетиться, но Китти опять нашлась и указала мне на место между собой и парнем, сидевшим справа от нее, и я быстро втиснулся между ними на два сдвинутых стула. Передо мной поставили тарелку и положили все причитающееся: нож и вилку, стакан и чашку, салфетку и ложечку. И тут на меня нашло затмение. Так могут вести себя только невоспитанные дети, но только я взял в рот первый кусок, как забыл обо всем на свете. Я жадно лопал все подряд, опустошая одну тарелку за другой, и вскоре почти обезумел. Щедрость этой приятной компании не знала предела, и я ел до тех пор, пока со стола не исчезло все. Так, во всяком случае, я это помню. Это продолжалось минут двадцать, после чего на столе осталась лишь кучка рыбных костей.

И только тогда я очнулся и заметил обращенные на меня любопытные взгляды. Неужели я совсем опустился? — подумалось мне. Неужели я чавкал и ел руками? Я повернулся к Китти и виновато улыбнулся. Но лицо ее выражало скорее беспокойство, чем отвращение. Это немного ободрило меня, и я уже был готов возместить причиненный ущерб. Надо было хоть как-то заплатить за свое обжорство, чтобы они забыли, как я опустошил и буквально вылизал все тарелки. Я ждал, когда можно будет вступить в разговор, и все больше осознавал, как приятно сидеть рядом с моей вновь обретенной «сестрой». Из обрывков беседы я уловил, что она занимается хореографией; несомненно, футболка сидела на ней куда лучше, чем моя на мне. Не любоваться ею было невозможно. Она смеялась и болтала с друзьями, а я то и дело украдкой поглядывал на нее. Она была без косметики и без лифчика, и при каждом движении позвякивали ее браслеты и сережки. У нее были хорошенькие грудки, и она держалась очень свободно, словно не замечая их, не выпячивая, но и не пытаясь делать вид, что их вовсе нет. Китти была, на мой взгляд, красива, но еще больше мне нравилась ее естественность: в ней не было скованности, как у многих красавиц, как бы парализованных своей красотой. Может, мне нравилась именно непринужденность ее движений и жестов, глуховатый грудной голос. Она не была похожа на надугую девицу из приличной обеспеченной семьи, каких я видел немало. Чувствовалось, что она знает что к чему в этой жизни, и знает по собственному опыту. Она, похоже, не возражала, что я сижу к ней вплотную, не ежилась от прикосновения моей ноги или плеча и даже не отодвигала свою обнаженную руку подальше от моей. От этого я просто терял голову.

Чуть позже я поймал момент и вступил в беседу. Кто-то заговорил о высадке на Луну а другой заявил, что этого вовсе не было. Просто устроили фарс, телевизионную буффонаду, задуманную правительством, чтобы отвлечь нас от войны.

— Люди верят всему, чему их заставляют верить, — сказал он, — даже сопливое дерьмо, которое снимают в Голливуде, принимают за чистую монету.

Этого было достаточно, чтобы я завелся. Чтобы с ходу ошарашить всех, я невозмутимо заявил, что высадка на Луну месяц назад, конечно же, произошла, но было это вовсе не впервые. Люди отправлялись на Луну уже сотни, может, даже тысячи лет назад, сказал я. При этих словах все захихикали, и тогда я попер напролом. В своем любимом комико-педантичном стиле я обрушил на них за последующие минут десять горы информации по истории изучения Луны, делая ссылки на Лукиана, Годвина и других. Мне хотелось потрясти их своими глубокими познаниями, а еще насмешить. Я был опьянен только что съеденным и полон решимости показать Китти, что таких, как я, она еще не встречала, поэтому постарался предстать в лучшем виде; вскоре все были сражены моей блестящей, эмоциональной речью. Потом я стал рассказывать о путешествии Сирано на Луну. Здесь кто-то прервал меня: Сирано де Бержерака не существовало на самом деле, это лишь персонаж пьесы, вымышленное лицо. Я не мог равнодушно пройти мимо такого невежества и сделал небольшое отступление, дабы поведать о судьбе Сирано. Я кратко описал его солдатскую юность, порассуждал о его карьере философа и поэта, затем весьма пространно поведал о его невзгодах: финансовом крахе, смертельной схватке с сифилисом, борьбе с власть предержащими, которым не нравились его радикальные взгляды. Потом рассказал, как он нашел поддержку герцога д'Арпажона, а три года спустя погиб на парижской улице — с крыши дома ему на голову упал камень. Для большего эффекта тут потребовалась театральная пауза, чтобы слушатели получили возможность оценить всю нелепость этой трагедии.

— Ему было всего тридцать шесть лет, — продолжал я, — и до сих пор неизвестно, было ли это трагической случайностью, просто волей случая, слепой судьбой, низринувшей с небес свою кару, или его убил кто-то из врагов. Бедный Сирано. Нет, друзья мои, это не вымысел. Это человек из плоти и крови, реальный герой реального мира, и в 1649 году он написал книгу о своем путешествии на Луну. Поскольку сведения в ней из первых рук, вряд ли стоит сомневаться в его словах. На Луне, писал Сирано, есть такая же жизнь, как и здесь. Оттуда наша Земля выглядит так же, как отсюда выглядит Луна. На Луне находится райский сад. Когда Адам и Ева вкусили плод от древа познания, Бог отправил их на Землю. Сирано первым попытался долететь до Луны, обвязав себя бутылками с росой, которая была легче воздуха. Но на полпути он вынужден был вернуться и приземлился на территории племени первобытных индейцев Новой Франции. Там он долго сооружал машину, которая в конце концов доставила его к цели… Это неоспоримое доказательство того, что Америка всегда была идеальным местом для стартов на Луну… Люди, которых он встретил на Луне, огромного роста, футов восемнадцати, и ходят на четырех ногах. Они говорят на двух разных языках, причем ни в одном нет слов. Первый язык, на котором говорит простой люд, — это хитрая система знаков, своего рода язык жестов, даже скорее пантомима. В высшем обществе говорят на другом языке, в нем одни чистые звуки, сложное трудновоспроизводимое гудение, чем-то напоминающее музыку. Лунные люди не глотают пищу, а лишь нюхают ее. Их деньги — это поэзия, настоящие стихи, написанные на листах бумаги, и ценность их определяется достоинством самого стихотворения. Девственность там — худшее из преступлений, а уважать родителей и вовсе неприлично. Чем длиннее у лунянина нос, тем благороднее считается его характер. Мужчин с короткими носами кастрируют, поскольку лунная раса скорее вымрет вся до единого, чем опозорит себя таким уродством. Там есть говорящие книги и странствующие города. Когда умирает великий философ, его друзья выпивают его кровь и едят его плоть. На поясе мужчины носят пенисы из бронзы — подобно тому, как французы в семнадцатом веке носили мечи. Как объяснил Сирано один из лунных людей, разве не почетнее носить орудия жизни, чем орудия смерти? Значительную часть своей книги Сирано писал, сидя в клетке. Лунным людям он показался таким крошечным, что они приняли его за попугая без перьев. Все кончилось тем, что огромный черный человек бросил его обратно на Землю вместе с Антихристом.