Девушка записала.

– Вы женаты? Сколько времени? – спросила она.

– Пять недель.

– Вот как? – Ее голос стал живее, и в нем прозвучал интерес. Следующий вопрос анкеты касался детей. Девушка начала было писать в графе «нет», но остановилась и спросила: – Это ваш первый брак?

– Первый и единственный. – Он все пытался ее рассмотреть. – Можете мне сказать: ей больно?

– Послушайте, мистер Гибсон. – Девушка заговорила тверже. – Как мне вас убедить? Вас не собираются обманывать. У нее не нашли даже сотрясения мозга. Я бы знала, если было бы что-то плохое. Поверьте, я сообщила бы вам.

Он наконец разглядел ее лицо – оно было добрым, светлым и серьезным.

– Верю, – слабо промолвил Гибсон. – Спасибо.

Он находился в больничной палате, где не было телефона. Чувствуя себя оторванным от Розмари дальше, чем если был бы за тысячу миль, и капризничая от собственной беспомощности, попросил:

– Можно написать ей открытку?

– Нет. Она, наверное, сумеет спуститься вас проведать. Например, завтра.

– Ее могут выписать раньше меня? – Гибсон внезапно встревожился.

– Полагаю, что да. Вам-то придется какое-то время провести у нас.

– Не надо, пусть не выписывают.

Гибсон не мог представить, что Розмари придется остаться одной. Миссис Вайолет станет приходить, но она такая холодная, отстраненная. Пол Таунсенд – добрый человек, но откуда у него время, чтобы находиться рядом? Никого вокруг, думал он в панике. У Розмари нет, но у него-то есть. Сестра!

– Вы можете послать телеграмму? – спросил он.

– Пожалуй… или попрошу медсестру.

– Сделайте вы сами. Отправьте мисс Этель Гибсон. – Он дал адрес. – Записывайте: «Не тревожься, но я попал в автомобильную аварию и лежу в больнице. Розмари не пострадала, однако нуждается в тебе. Если сумеешь, приезжай».

– С любовью? – спросила торопливо записывающая с его слов девушка.

– Да, с любовью. Кен.

– Двадцать пять слов.

– Неважно. Отправьте, пожалуйста. Сделаете это для меня? Не знаю, где остаток моих денег.

– Я обо всем позабочусь, – успокоила она. – В крайнем случае могут удержать с вашего счета. Успокоились? Ответите на оставшиеся вопросы анкеты?

Гибсон ответил.

– Ну вот, теперь я знаю историю вашей жизни. Не беспокойтесь, я отправлю телеграмму.

– Вы очень добры.

– Ну, до скорого. – Девушка улыбнулась. Гибсон ей понравился. Интересный и не выглядит на пятьдесят пять лет. Кожа гладкая, натянута на скулах. Женщине в его возрасте пришлось бы делать подтяжку. И он всего пять недель в браке со своей первой женой. – Не тревожьтесь слишком о своей любимой.

– Постараюсь, – пообещал Гибсон. Но он ощутил ее любопытство и решил, что больше не станет открываться перед незнакомыми.

Когда девушка ушла, Гибсон подумал: «История моей жизни… Она понятия о ней не имеет». Жизнь одним махом просочилась сквозь пальцы, и от ее невозвратности разочарованно екнуло сердце.

Но Гибсон взял себя в руки, призвав на помощь все свое терпение. Он со временем выздоровеет. Боль – ничто. Ее можно вынести. Он не сломается, все стерпит.

Только бы Розмари не слишком пострадала! И лишь бы сумела приехать Этель – его славная, надежная сестра – и взяла на себя управление домом. Гибсон не сомневался, что она откликнется на телеграмму, как бы сделал он сам. Может, даже прилетит на самолете. Его сестра Этель была не так далека от него во времени, как лежащая этажом выше Розмари. Сестра приедет и обо всем позаботится, и жизнь когда-нибудь придет в норму.

Справа от Гибсона неподвижно лежал мужчина с отвратительной трубкой в носу. У него под ухом лежал на подушке наушник, из которого доносилась мыльная опера. В палате было много людей – все чего-то ждали, – и большинство страдали от боли. А некоторые наверняка любили, в этом не было никаких сомнений.

Гибсон лежал, вспоминая слова, потому что они были хорошим средством от боли – явления грубого и безмолвного. И еще – чтобы скоротать время.

Гибсон, кажется, уснул.

Позже, в этот длинный день, ему принесли телеграмму: «Вылетаю немедленно. Этель».

Он вздохнул так глубоко и с таким облегчением, что заломило грудь.

– Забыла сказать, – весело добавила сестра. – Ваша жена просила передать, что любит вас.

– Правда?

– Она расспрашивала, как вы себя чувствуете. Давайте поправлю вам подушку. Так удобнее?

– Мне вполне удобно, – ответил Гибсон. – Можете ей передать, что я тоже люблю ее?

– Непременно, – кивнула сестра. – Передам, не откладывая.

«Люди все-таки очень добрые, – расслабленно подумал довольный Гибсон. – Чрезвычайно добросердечные, и медсестра, и Этель. А невзгоды непременно пройдут».

– Как любезно с твоей стороны, что ты ко мне приехала, – говорил он на следующее утро. – Рад тебя видеть.

– Пустое, старичок, – отвечала Этель, стоя, как привыкла с детства, опираясь сразу на обе ноги, вместо того чтобы перенести весь вес на одну, а другой поддерживать равновесие, как это принято у большинства женщин.

Этель – крупная дама, хотя и не толстая – с объемной талией, крепкими ногами и широкими плечами. На ней был строгий английский твидовый костюм и такая же строгая простая блузка. Короткие с проседью волосы не покрыты – шляпы и перчаток она не носила. Пухлые пальцы без колец.

– Хорошенькое дельце! – дружелюбно прогудела сестра. У Этель были живые карие глаза на простоватом лице. «В свои сорок семь лет она очень похожа на отца», – внезапно подумал Гибсон. – Как себя чувствушь? – спросила сестра.

– Не спрашивай. Ничего хорошего не скажу. Лучше сходи к Розмари.

– Я была у нее.

– Уже? – Гибсон немного опешил.

– Сейчас десять утра, братец. Пришлось садиться в самолет ночью, а потом еще ехать на первой электричке, которая привезла меня сюда в пять утра. Познакомилась с твоим домохозяином, осмотрела жилье, приняла ванну. Затем пошла навестить Розмари, поскольку она лежит в комнате на двоих, а в твоей палате, как мне намекнули, в это время проводят всякие неприятные процедуры. – Этель покосилась на мужчину с трубкой в носу.

Гибсон издал слабое «О!» и порадовался энергии сестры.

– Подняла с постели твоего Таунсенда, и он повел себя очень любезно. Когда я назвалась, впустил меня в дом, нисколько не сердился.