– А ты говорила ей, чтобы она не звонила нам по субботам? – строго спросил отец.

– Ну кто в этом что понимает, пап? У нас на курсе евреев только двое. А соблюдающая одна я.

Фрида адресовала отцу самую нежную улыбку, на которую только была способна: короткий разговор с Исмаилом придал ей терпения.

В качестве десерта Броня подала на стол неизменный яблочный пирог с изюмом и корицей и щедро политый пекмезом[21]. Фрида с трудом смогла съесть только пару кусочков. С начала их романа с Исмаилом аппетит у нее пропал.

Когда ужин закончился, она, опередив мать, убрала со стола и вымыла посуду. На душе было неспокойно.

Едва стемнело, Броня скомандовала дочерям:

– Так, девочки! Мясник еще не закрыл лавку, у нас есть время. Собирайтесь, едем в магазин!

Они вышли из дома. Радуясь свободе после целого дня безделья, с удовольствием вдыхая холодный уличный воздух, они быстро дошли до остановки и сели в сразу подъехавший трамвай. Броня тихонько вздохнула. Поблизости можно было купить мясо и лучше, и дешевле, но отец никогда бы не допустил некошерных продуктов, и поэтому Броне приходилось сейчас тащиться в темноте в такую даль.

По дороге мать семейства, поскольку мужа рядом не было, устроила Эмме настоящий допрос: что за молодой человек, серьезны ли его намерения, можно ли ему доверять и как часто они встречаются?

Эмма лишь несколько раздраженно пожала плечами:

– Может, ты не будешь смотреть на каждого парня, с которым я разговариваю, как на будущего мужа? Это мой приятель, мы просто вместе весело проводим время. К тому же ему очень одиноко, и мне захотелось, чтобы он провел воскресный обед в домашней обстановке, вот и все.

– Неужели у парня здесь совсем никого нет?

– Я же сказала, что его родители остались в Будапеште! Здесь у него никого, кроме товарищей по работе и меня! Он даже думает завести собаку!

Наутро дом охватила радостная суматоха, и Фрида с удовольствием погрузилась в нее. Сколько бы ни отмахивалась сестра, было ясно, что гостя она ждет с нетерпением. Может, и сама Фрида стала внимательнее, потому что в ее сердце поселилась любовь к Исмаилу?

Курица, купленная к приходу Ференца, провела ночь в проволочном шкафу[22], а наутро была опущена в кипяток и ощипана. Броня собиралась приготовить к приходу гостя традиционные блюда: бульон с лапшой и куриную шейку, фаршированную курятиной, маслом, хлебом и изюмом. И мать, подумала Фрида, придает визиту гостя не меньшее значение, чем Эмма, раз затеяла такие блюда в то время, когда цены на хлеб и сахар взлетели. Внезапно Фрида почувствовала легкий укол зависти: «Конечно же, Эмма всегда ей дороже».

Она даже почувствовала солидарность с отцом, наблюдавшим всю эту домашнюю суматоху с кислым видом: было бы о чем волноваться!

Около часа раздался звонок в дверь. Эмма побежала открывать, а Фрида от любопытства поспешила следом.

На пороге стоял высокий, спортивного вида молодой мужчина в легком бежевом плаще. Лицо грубоватое, но привлекательное, каштановые волосы набриолинены и аккуратно зачесаны. Он поздоровался с Эммой и вручил ей плащ, а затем посмотрел на сестру и произнес: «О! Вы, должно быть, Фрида? Очень приятно!» У него была милая улыбка, слова он произносил спокойно, чуть растягивая, как будто даже с безразличием. Движения его были под стать речи. Он неторопливо подошел к хозяйке дома, стоявшей поодаль в прихожей и с трудом скрывавшей любопытство, протянул ей коробку лукума и склонился к руке. «Ich küsse die Hände», «Целую ваши ручки», – произнес он по-немецки, чем сразил Броню окончательно.

Эмма представила гостя отцу, ожидавшему в столовой, а после Ференц с успехом прошел последнее испытание: когда Валентино нежно потерся о его ноги, Ференц наклонился и аккуратно взял его на руки. Кот громко замурчал от удовольствия.

– Вы кошек любите, – заулыбалась Броня.

Гость осторожно опустил Валентино на пол, вымыл руки, и все уселись за стол.

«Судя по худобе, питается он неважно», – заметила про себя Фрида. Мать протянула одну куриную ножку мужу, а другую Ференцу – многозначительный жест. И было ясно, что гостю все очень нравится и он поддерживает беседу без всякого стеснения. Они обсуждали политику Турции до и после войны за независимость, проблемы Анкары, пытавшейся, маневрируя между Германией и Великобританией, сохранить ровные отношения с обеими державами, притеснения и преследования евреев, антисемитские карикатуры и анекдоты, которые уже появлялись в некоторых ультраправых газетах. Потом разговор перетек на музыку и литературу.

Ференц тоже любил музыку. У них дома в Будапеште стояло фортепиано, на котором играла мать, а его самого в детстве заставили учиться на скрипке.

– Однако, – добавил он со смехом, – вскоре мой учитель по достоинству оценил мой талант и честно сказал матери, что занятия лучше прекратить.

Когда он рассказывал, как ходил на два концерта в народный дом[23] в районе Эминёню и в кинотеатр «Сарай», он поглядывал на Эмму; очевидно, они ходили вместе. Больше всего он любит оперу, а особенно Вагнера. Когда у него есть время, он заходит в «Ашет» посмотреть книжные новинки – снова взгляд на Эмму – и иногда что-нибудь покупает. Читает он, конечно же, не только венгров, таких как Шандор Мараи или Михай Бабич, но и русскую классику, в особенности Толстого и Достоевского, а из современных французских писателей ему нравятся Ромен Роллан и Анри Барбюс. Когда речь зашла о литературе, рот у Ференца не закрывался, а глаза блестели. Он даже назвал нескольких венгерских поэтов, имен которых Шульманы прежде никогда не слышали. И добавил, что очень любит Назыма Хикмета.

Для Брони это имя прозвучало как команда сменить тему, и она спросила гостя, давно ли он живет в Стамбуле. Сестры насмешливо переглянулись. Наверное, мать вообразила, что Ференц сейчас же начнет декламировать Хикмета.

Ференц уехал из Венгрии, когда там начали притеснять евреев. Он нашел прибежище в Стамбуле, работал на разных работах: успел потрудиться в «Бюро балканских новостей», а сейчас уже год как перешел в фирму, которая занимается импортом радиоламп. А еще он увлекается фотографией.

– У нас в Венгрии почти каждому мальчику на бар мицву[24] дарят фотоаппарат. С того времени я увлекся фотографией, а сейчас в Стамбуле вообще снимаю каждый угол.

Известия от его родителей приходили нечасто: они в Будапеште, с ними все в порядке, но война есть война. Их очень тревожило, что Венгрия вступила в войну на стороне Германии. Тут Ференц помрачнел, голос его зазвучал глуше.