Раздался гром аплодисментов, и представление закончилось с блестящим успехом.

– Какая умная обезьяна! И какой глупый мальчик! – говорили все.

По дороге на постоялый двор тот же комплимент сделал мне Витали, а я чувствовал себя уже настолько артистом, что с гордостью выслушал его слова.

Хотя труппа синьора Витали состояла из замечательных артистов – я говорю про собак и обезьяну, – но они играли одно и то же, а это надоедало публике.

Витали давал обычно три-четыре представления в одном месте, а потом уходил в другое. Поэтому мы пробыли в Усселе только три дня и снова пустились в дорогу.

– Куда мы идем? – спросил я Витали.

– А ты хорошо знаешь страну? – поинтересовался в свою очередь он, не ответив на мой вопрос.

– Нет.

– Так зачем же ты спрашиваешь, куда мы идем?

– Чтобы узнать.

– Что именно?

Я растерянно смотрел на дорогу, не зная, что сказать.

– Разве узнаешь ты что-нибудь, – продолжал он, – если я скажу тебе, что мы идем к Бордо, а оттуда к Пиренеям?

– А вы знаете эту местность?

– Я здесь никогда не был.

– Как же вы узнаете, куда мы идем?

Витали некоторое время молча смотрел на меня.

– Умеешь ты читать? – спросил он.

– Нет.

– А книги ты видел?

– Да, я видел книги, с которыми ходят в церковь. Там напечатаны молитвы и есть хорошенькие картинки. У них еще кожаный переплет.

– Значит, ты понимаешь, что в книге можно напечатать молитвы?

– Понимаю.

– Но ведь в них можно напечатать и кое-что другое. У меня есть книга, в которой описывается Франция. Люди, бывшие здесь раньше меня, описали в этой книге все, что видели тут. И когда я читаю ее, то узнаю страну так хорошо, как будто видел ее своими собственными глазами.

Я вырос настоящим дикарем. Слова Витали открыли мне, хоть и смутно, что-то новое, чего я никогда не слышал и о чем не думал.

– А трудно выучиться читать? – спросил я.

– Трудно, если голова тупая, а еще труднее, если нет охоты.

– Я не знаю, какая у меня голова, – признался я, – но охота будет, если вы захотите поучить меня.

– Ну, там увидим. Время у нас есть.

Время у нас есть! Почему бы не начать теперь? Я думал, что стоит мне только открыть книгу, и я сейчас же узнаю, что в ней написано.

На другой день, когда мы шли по дороге, Витали нагнулся и поднял дощечку.

– Вот книга, по которой ты будешь учиться, – сказал он.

Смеется он надо мной, что ли? Но он смотрел серьезно, и я снова взглянул на дощечку. В ней не было ничего особенного, это была самая обыкновенная деревяшка.

– Вы смеетесь надо мной? – спросил я.

– Нет, мой мальчик. Нехорошо смеяться над тем, кто хочет учиться. Видишь вон там вдали деревья? Когда мы дойдем до них и сядем отдохнуть, я объясню тебе, как можно выучиться читать без книги.

Мы скоро дошли до деревьев и, сбросив на землю мешки, сели на траву. Обезьяна в одно мгновение взобралась на дерево и стала раскачиваться на ветке, а собаки улеглись около нас.

Витали вынул нож, отрезал от доски тоненькую планку, обстругал ее с обеих сторон и разрезал на равные квадратики.

Я не спускал с него глаз, но все-таки не мог понять, как я буду учиться по ним читать. Ведь тут нет листиков бумаги, как в книге, нет и черненьких значков.

– На каждом из этих квадратиков, – сказал Витали, – я вырежу завтра ножом одну букву азбуки. По ним ты заучишь буквы и станешь составлять из них слова. А потом будешь в состоянии читать книги.

Скоро все мои карманы были набиты квадратиками с вырезанными на них буквами, и я быстро запомнил их. Но складывать из них слова было гораздо труднее.

Вместе со мной Витали стал учить азбуке Капи. Пес, конечно, не мог называть буквы: Витали сам называл их, а Капи выдвигал носом квадратики, на которых они были вырезаны.

Сначала я далеко обогнал Капи, но у него память была лучше моей: то, что он однажды заучил, он не забывал никогда. И так как пес был очень внимателен, то не делал ошибок.

А я ошибался довольно часто, и Витали не раз говорил:

– Капи выучится читать раньше.

И Капи, как бы понимая слова хозяина, с торжествующим видом махал хвостом.

– На сцене хорошо быть глупее собаки, – добавлял Витали, – а в жизни стыдно.

Эти замечания задевали меня за живое, и я изо всех сил старался перегнать Капи. И когда он еще учился складывать свое имя из разложенных перед ним букв, я уже принялся за книгу.

– Теперь ты умеешь читать, – сказал Витали, – хочешь поучиться разбирать ноты?

– А если я буду разбирать ноты, я сумею петь?

– А тебе хотелось бы?

– Да. Я знаю, что петь так хорошо, как вы, я не могу. Но мне все-таки хочется научиться петь.

– Тебе нравится мое пение?

– Очень нравится. Соловей поет хорошо, но вы еще лучше. Когда вы поете, мне становится то грустно, то весело, мне вспоминается матушка Барберен, я вижу ее и наш дом. Хотя я и не понимаю слов, ведь они итальянские.

Мне показалось, что на глаза Витали навернулись слезы. Я остановился и спросил, не огорчили ли его мои слова.

– Нет, мой мальчик, – растроганно сказал он. – Ты не огорчил меня. Напротив, ты напомнил мне мою молодость, когда мне так хорошо жилось. Я научу тебя пению, и так как у тебя доброе сердце, то тебе тоже будут аплодировать, будут плакать, слушая тебя и…

Он вдруг замолчал, и мне показалось, что ему тяжело продолжать этот разговор. Но почему – я, конечно, не мог понять. Узнал это я гораздо позднее.

На другой день Витали нарезал новых квадратиков, провел на каждом по пять линий и вырезал на них ноты. Когда все было готово, начались уроки пения, которое давалось мне так же трудно, как грамота. Витали, необыкновенно терпеливый с собаками, давая уроки мне, часто выходил из себя.

– С животными сдерживаешься, так как знаешь, что это животное, – восклицал он, – но ты же, право, уморишь меня.

И он театральным жестом поднимал руки и потом сразу опускал их. Проказник, передразнивавший все, что ему казалось смешным, перенял и этот жест. А так как он почти всегда присутствовал на моих уроках, то мне было ужасно обидно, когда он, заметив, что я остановился, поднимал руки и сразу опускал их, хлопая по бедрам.