Никогда он не видел ничего подобного. Картина создавала полную иллюзию того, что смотришь сквозь холст, будто в открытое окно. Лорд Эдмунд видел перед собой, вернее даже, заглядывал в лесной пруд, окруженный густыми зарослями, и из воды к нему тянула руки восхитительная обнаженная женщина неземной красоты, о которой он так давно грезил. Еще более удивительным казалось то, что ее тяжелые от влаги волосы, хотя и не парили в воздухе, а падали ей на плечи, были тем самым волшебным облаком, за которым он совсем недавно мчался, а потом потерял из виду. Он не смог утверждать, что это бы ла точно ТА ЖЕНЩИНА; но в том, что это та женщина, которая не давала ему покоя долгие годы, не было и тени сомнений. На первый взгляд ее лицо казалось серьезным и одухотворенным; но вдруг в нем мелькала неуловимая улыбка, намек на игривую усмешку, приглашение к чему-то запретному. Он почувствовал, что готов навечно погрузиться в бездонные глубины ее темных глаз, как вдруг в луче света на мгновение дрогнули капельки воды, усыпавшие ее чувственное тело, – боже, неужели она дышит? Разве это не слабое биение пульса в нежной голубой вене, что бежит по ее шее? Возбужденный, очарованный и напрочь потерявший ощущение реальности, забыв даже о молчаливом присутствии постороннего человека с фонарем в руке, лорд Эдмунд шагнул к полотну – и замер от неожиданности: перед ним были лишь неразборчивые мазки краски. Он отступил назад, и чудо возвратилось; приблизился еще раз – и видение опять исчезло.

– Кто она? – удивленно произнес лорд, обращаясь скорее к себе, нежели к своему спутнику.

– Серафина, – прозвучал низкий голос у него за спиной. Луч фонаря выхватил из полумрака врезанную в основание рамы бронзовую пластинку, на которой курсивом было выгравировано это имя.

– А… в жизни? – спросил его светлость, не в силах оторвать взгляд от картины.

– Боюсь, в этом я не смогу вам помочь, сэр.

– Но ведь она должна быть… хорошо, назовите тогда имя художника.

– Я и этого не знаю, сэр, мне известно лишь, что он уже умер и это его единственная законченная работа.

– Тогда… умоляю, скажите, она продается?

Лорд Эдмунд хотел разузнать как можно больше о картине, прежде чем поднимать вопрос о продаже, но нетерпение и ужас при мысли о том, что он может лишиться предмета своего вожделения, не позволили ему сдержать свой порыв.

– Да, конечно, сэр.

– И… какова цена?

– Двенадцать гиней, сэр.

От изумления лорд лишился дара речи. Он хорошо знал, как опасно оценивать картины при искусственном освещении, но сейчас у него не было ни малейших сомнений в подлинности холста, разве что поражала волшебная манера письма неизвестного художника. Да назови хозяин цену хотя бы и в двенадцать тысяч, лорд Эдмунд не раздумывая послал бы гонца в банк за деньгами.

– Двенадцать гиней?! – все еще не веря ушам своим, воскликнул он. – Вы уверены?.. То есть я хочу сказать, что да, конечно, я покупаю. У меня есть с собой такая сумма. – Лорд Эдмунд был не из тех снобов, которые считают унизительным таскать при себе презренный металл; наоборот, природный авантюризм подсказывал ему, что никогда нелишне иметь под рукой немного монет.

– Очень хорошо, сэр. Если соблаговолите проследовать за мной, то, может быть, вы позволите предложить вам что-либо освежающее, а я тем временем займусь необходимыми приготовлениями.

Не в силах оторвать взгляд от картины, лорд Эдмунд нехотя подчинился хозяину, и тот повел его, но уже не по туннелю, а в противоположную сторону, по выложенному каменными плитами полу. Миновав еще один заставленный мебелью коридор, они оказались в маленьком кабинете с единственным пыльным оконцем, едва пропускавшим дневной свет. Лорду не терпелось задать еще десятки, сотни вопросов, но он вдруг обнаружил, что его оставили одного, в кресле, со стаканом бренди в руке, хотя он решительно настаивал, чтобы хозяин завершил сделку и выдал ему квитанцию. Впрочем, полет мечтаний лорда Эдмунда был прерван неожиданно быстро, – по крайней мере, так ему показалось, но прерван не хозяином, а мужчиной грубоватой наружности, который вошел в кабинет прямо с улицы – лавка, по всей видимости, имела два выхода – и сообщил, что покупка упакована и готова для отправки. Лорд Эдмунд по дошел к двери, за которой до этого исчез хозяин, позвал его, но ответа не получил. В ломбарде опять стояла тишина, и в коридоре было темно. Лорд Эдмунд окликнул хозяина еще раз, сделал несколько шагов в темноту, однако идти дальше переду мал. В конце концов, картина была при нем, и это самое главное, а вернуться с расспросами можно будет и завтра, рассудил он.

По дороге домой лорд Эдмунд все терзался страхами, не обернется ли картина разочарованием или, хуже того, полным обманом – настолько странными казались приключения сегодняшнего дня. Экипаж мчал его по набережной Альберта, и лишь огромным усилием воли лорд сдерживал безумное желание остановиться и содрать бумагу с картины, чтобы рассмотреть ее немедленно. Постепенно он немного успокоился, хотя и не мог избавиться от ощущения, будто он просыпается после глубокого сна; с замиранием сердца и легким головокружением он наблюдал за тем, как кебмен передает драгоценную покупку в обтянутые нитяными перчатками руки его лакеев. Он уже решил для себя, что, если портрет не окажется миражом, никто на свете, кроме него, не посмеет взглянуть на Серафину; она будет принадлежать ему одному. Вот почему он приказал слугам, не распаковывая, повесить картину на почетное место в галерее и остался наедине с собственным приобретением. Но что скрывалось под слоем бумаги? Дрожащими пальцами он принялся рвать непослушные узлы, но, с ужасом представив себе, что любое неосторожное движение может повредить холст, вынужден был прибегнуть к помощи ножа. Он был близок к обмороку, когда сдирал последние клочки бумаги. И вот наконец настал тот миг, когда можно было рассмотреть картину.

Он не обманулся в своих ожиданиях. Более того, очарование от портрета было сильнее, чем прежде, хотя еще недавно он даже и мысли не допускал о том, что такое возможно. Образ Серафины настолько завораживал его, что он терял ощущение реальности. Он опять был во власти иллюзии, будто перед ним живая женщина, он чувствовал ее дыхание и готов был поклясться, что видит, как сбегают по ее гибкому телу капельки воды. Искушение было слишком велико, и он подался вперед, но она вновь исчезла, словно растворившись за невидимым занавесом, бесшумно опустившимся на холст. Он все-таки подошел ближе, зачарованный непостижимой игрой красок. При ближайшем рассмотрении поверхность картины действительно оказалась неровной, кое-где отчетливо проступала ткань холста, а местами краски лежали густыми и беспорядочными мазками, без всякого намека на волшебство. Поистине неземной талант водил кистью этого мастера. Как же удалось сотворить такое чудо? Он сосредоточил взгляд на выбранном цветовом пятне и начал медленно отступать назад. Шаг… другой… третий… поверхность холста оставалась непрозрачной; четвертый… и полотно словно растворилось, превратившись в водную рябь и густые заросли леса, и вот уже чувственная Серафина протягивала к нему руки, с неуловимой призывной улыбкой, устоять перед которой было невозможно. Лорд Эдмунд заставил себя сделать еще шаг назад, а потом еще один, но она все не исчезала. Иллюзия того, что он смотрит не на холст, а в открытое окно, еще больше усиливалась по мере того, как он отходил от картины все дальше.