— Вы впервые в опере с тех пор, как вернулись в Венецию? — поинтересовалась я у него.

— Впервые, — ответил Джакомо, смакуя свое лимонное мороженое и предлагая мне отведать с маленькой ложечки. Я же заказала свое любимое, с привкусом хурмы.

— Я выбрал эту оперу ради вас, потому что сопрано, Агата Риччи, — любимица толпы, — объяснил он. — Если нам повезет, мы увидим, как ее поклонники в конце выпускают голубей. На шейках у них привязаны колокольчики, создающие свою собственную музыку, когда птицы летят… — Голос его затих, он выглянул на сцену, как будто что-то вспомнив.

— Насколько я понимаю, вы уже раньше бывали в этом театре? — продолжала расспрашивать я.

— Да, и не раз. — Он смерил меня взглядом. — Честно говоря, раньше я был музыкантом, скрипачом в этом самом оркестре.

— Ничего себе! — Я не знала, как реагировать. Быть любимцем публики — это одно. Общество восхищается его мастерством. Но скрипачом?

— Это было ужасно, — признался он, словно прочитав мои мысли. — Я зарабатывал эскудо в день, пиликая на скрипке.

Я засмеялась, потому что восхищалась умением Джакомо посмеяться над самим собой, как бы ненароком. Но еще я начинала чувствовать, что он скрывает неудачи, потери и сожаления.

— Но все это в прошлом, — поспешно заверил он меня. — Я стал совершенно другим человеком.

И больше никаких намеков. Кто его семья? Почему он никогда не говорил о родных? Как он из скрипача превратился в человека, у которого мой брат просит денег?

— А как изменилась ваша судьба? — решилась я его спросить.

— Я обязательно вам расскажу, — улыбнулся он немного лукаво. — Одна ночь изменила всю мою жизнь.

— Правда?

— Правда. В то время мне был двадцать один год. Я играл в оркестре в Ка’Соранцо, на одной свадьбе. Я ушел оттуда, наверное, за час перед рассветом. Спускаясь по лестнице, я увидел, как мужчина в красной тоге — один из сенаторов Венеции — уронил на пол письмо, когда доставал из кармана носовой платок. Я поднял письмо, и в знак признательности сенатор предложил мне подвезти меня домой.

Уже через три минуты я сидел в его гондоле, и он просил меня потрясти ему левую руку. «Рука затекла, — объяснил он. — Такое ощущение, что я лишился руки». Я изо всех сил потряс его руку, но тут он сказал, что не чувствует ногу. Я поднес фонарь поближе к его лицу и увидел, что рот его растянут до левого уха. — Джакомо засунул палец в рот, растянул губу, чтобы показать мне. Я сделала вид, что мне смотреть противно, хотя на самом деле он показался мне, как всегда, красивым.

— Когда мы подплыли к его дому, сенатор едва был жив. Я с помощью одного слуги отнес его наверх. Мы привели доктора, чтобы тот пустил кровь. Приехали еще два приятеля, и я узнал, что сенатора звали Маттео Брагадини. Его приятель сказал, что я могу идти, но я чувствовал, что должен остаться.

Я кивнула. Позже я узнала, что у Джакомо доброе сердце, он жалеет всех больных и несчастных. Что совершенно не означает, что он сам не делает людей больными и несчастными. Однако тогда он сделал все от него зависящее, чтобы прекратить страдания бедняги, чувствуя, что это в его силах.

— На следующее утро, — продолжал он, — врач намазал грудь синьора Брагадини ртутным бальзамом. Цель этой манипуляции — вызвать интенсивную встряску мозга, которая потом передастся другим частям тела и возобновит циркуляцию жидкости. — Джакомо покачал головой от такой глупости, и я вдохнула, пораженная.

— К полуночи синьор Брагадини весь горел и метался. В его глазах я видел смерть. Я сказал его приятелям, что мы должны освободить сенатора от того, что его убивает! Даже не дожидаясь их ответа, я смыл ртутный бальзам. Через три-четыре минуты синьор Брагадини ощутил облегчение и забылся глубоким сном.

— Che consolazione[13], — выдохнула я с облегчением, узнав, что Джакомо не убивал аристократа.

— На следующее утро пришел врач и обрадовался, увидев, что его пациент поправляется. Но когда он узнал, что я наделал — вмешался в процесс лечения, — обозвал меня шарлатаном. Синьор Брагадини уволил его. Он сказал, что обычный скрипач в медицине разбирается лучше всех врачей Венеции!

Мы вместе посмеялись над счастливым концом истории. Темные глаза Джакомо блестели в свете свечей. Он был очарователен.

— С тех пор синьор Брагадини прислушивался ко мне, словно я был его личным оракулом, ниспосланным, чтобы вести его по жизни. — Тут он замолчал, оценивая мою реакцию.

— Как будто было в вас что-то… сверхъестественное? — поинтересовалась я, пытаясь не утонуть в его горящих очах.

Он кивнул. Я чувствовала, что он подзадоривает меня, чтобы я осознала сказанное. Неужели я должна поверить в его магические способности? Я не могла тогда сказать. Но позже я узнала, что это правда.

— Он вознаградил меня покоями в своем доме, слугой, гондолой и щедрым содержанием, — закончил Джакомо. — Он относился ко мне как к сыну.

— Вот как! — улыбнулась я. Разные вещи имели значение: его модная одежда, украшения, уверенность в себе. — Но не просто волею судьбы вы оказались в доме вельможи, — заметила я. — Ваши собственная рассудительность, ум и смелость позволили вам изменить вашу судьбу.

— Пусть так, — сказал он. — Это с одной стороны. С лестной стороны. Мне нравится видеть себя вашими глазами. — Он наклонился и нежно поцеловал меня в губы. Наш первый поцелуй — долгий и несказанно сладкий. Его теплые губы на вкус напоминали лимонный сироп. — Вы делаете меня лучше, Катерина, — прошептал он мне на ухо, и сердце мое защемило.

Но сейчас вокруг нас зажгли свечи. Осталось только две масляные лампы, чтобы освещать сцену. Заиграл оркестр.

«Мир вверх тормашками» — комическая опера об обществе, где все стало наоборот. Мужчины стали добровольными, почти бессловесными рабами любимых женщин. Они вязали одежду, приносили горячий шоколад в постель, даже выносили за ними ночные горшки. В какой-то момент на сцену выбежал человек со спицами в руках и запел: «Я вяжу очень быстро и за три месяца уже связал половину чулка!» Мы смеялись до колик в животе.

Наступила глубокая ночь. Вокруг нашей ложи, подобно виноградной лозе, разрастались любовные чувства. Посредине арии о том, как человек беспомощен в море любви, Джакомо поставил свой стул за моим. И со своего места стал осыпать мою спину поцелуями. Я дрожала от восторга.

Он обнял меня и стал пальцами играть у кружевного края моего корсета. Один раз его пальцы на что-то наткнулись. Он вытащил вещицу, чтобы я посмотрела. Это оказалась одна из блестящих стеклянных стрекоз — розовая, — которая, наверное, упала в складки платья в гондоле, когда я направлялась в театр. Она все это время пряталась в кружевах платья, ждала, пока ее обнаружат.