– Что мне надлежит сделать теперь, когда я воззвал к Небесам с их мощью и ты пришел?

Гаудиор заржал.

– Хоть меня и послали Небеса, но силы мои четко очерчены и ограниченны. И меня никогда не посылали прежде на твою планету. Похоже, дело трудное. – Он виновато потупился.

Чарльз Уоллес посмотрел на припорошенный снегом камень у себя под ногами.

– Мы не особо хорошо обустроили нашу планету, да?

– Многие предпочли бы позволить вам самоуничтожиться, однако это затронет всех нас. Кто знает, что может случиться? Но пока остаются те немногие, кто принадлежит к Древней Музыке, вы наши братья и сестры.

Чарльз Уоллес погладил Гаудиора по длинной благородной голове:

– Тогда что я должен сделать?

– Мы будем вместе.

Гаудиор осторожно опустился на колени, давая понять, что Чарльз Уоллес должен взобраться к нему на спину. Но даже так мальчику оказалось нелегко вскарабкаться на единорога и сесть поближе к могучей шее, чтобы можно было держаться за серебряную гриву. Он изо всех сил прижал ноги в резиновых сапогах к бокам единорога.

– Ты когда-нибудь прежде ездил на ветре? – спросил Гаудиор.

– Нет.

– Нам следует опасаться эхтров, – предупредил Гаудиор. – Они попытаются оседлать ветер и сбить нас с пути.

– Эхтр… – Взгляд Чарльза Уоллеса помрачнел. – Это значит «враг».

– Эхтр, – повторил Гаудиор. – Древний враг. Это он исказил гармонию и собрал войско разрушителей. Они повсюду во Вселенной.

Чарльз Уоллес почувствовал, как по спине его пробежали мурашки.

– Держись за мою гриву, – посоветовал единорог. – Всегда есть вероятность наткнуться на эхтров, и если такое случится, они постараются сбросить тебя.

Чарльз Уоллес вцепился в гриву так, что костяшки пальцев побелели. Единорог помчался вперед, скользя над верхушками трав, и выше, выше, над холмами, вспрыгнул на ветер и поскакал вместе с ним, все выше и выше, к звездам…

Мег в своей чердачной спальне посмотрела на Ананду. Та дружески замолотила хвостом.

– И что это было? – спросила Мег.

Ананда лишь еще раз стукнула хвостом, разбудив котенка. Котенок вяло фыркнул и перебрался на другой угол подушки.

Мег посмотрела на свой старенький будильник, стоящий на привычном месте на книжной полке. Стрелки, похоже, не двигались.

– Совершенно не понимаю, что происходит.

Ананда тихонько заскулила, как скулит обычная собака в ответ на вопрос, простая дворняжка, каких много в деревне.

– Гаудиор, – пробормотала Мег. – Более радостный. Хорошее имя для единорога. Гаудиор. Ананда. Радость, без которой Вселенная развалится и схлопнется. Неужели наш мир утратил радость? И потому у нас тут такое творится?

Она задумчиво погладила Ананду, потом подняла руку, касавшуюся собачьего бока. От руки исходило теплое сияние.

– Я сказала Чарльзу Уоллесу, что отвыкла вникать. Наверное, я слишком повзрослела. Откуда ты узнала, что нужна нам, Ананда? Ведь когда я прикасаюсь к тебе, то вникаю так глубоко, как никогда прежде.

Мег снова положила руку на теплый бок и закрыла глаза, дрожа от сосредоточенности.

Она не увидела ни Чарльза Уоллеса, ни единорога. Не увидела ни знакомой местности со звездным валуном, лесом и холмами, ни ночного неба с бесчисленными галактиками. Она не увидела ничего. Вокруг не было ничего. Не было ветра, на котором можно нестись, который может сдуть.

Не было ничего. Не было ее. Не было темноты. Не было света. Ни взгляда, ни звука, ни касания, ни запаха, ни вкуса. Ни сна, ни пробуждения. Ни грез, ни знания.

Ничего.

А потом вспыхнула радость.

Все ее чувства ожили, пробудились и наполнились радостью.

Темнота была, и темнота была хороша. Как и свет.

Свет и тьма танцевали вместе, рождались вместе, порождали друг друга, никто не предшествовал, никто не шел следом – оба существовали в полноте своей, в ритме радости.

Утренние звезды пели вместе, и древняя гармония была юна, и это было хорошо. Это было очень хорошо.

А потом ослепительная звезда повернулась спиной к тьме, и тьма поглотила ее, и, поглотив ее, тьма сделалась тьмой, и теперь во тьме было нечто неправильное, и что-то неправильное было в свете. И это было нехорошо. Великолепие гармонии разбил пронзительный крик, шипение, смех, в котором не было веселья, а лишь отвратительная, ужасная какофония.

С непонятной уверенностью Мег осознала, что она сейчас переживает то, что переживает Чарльз Уоллес. Она не видела ни Чарльза Уоллеса, ни единорога, но она постигала знание Чарльза Уоллеса.

Разрушение гармонии было болью, было страданием, но гармония поднялась над болью, и радость запульсировала в свете, и свет с тьмой снова познали друг друга и стали частью радости.

Звезды и галактики помчались, становясь все ближе, ближе, пока множество галактик не сделались одной галактикой, одна галактика сделалась одной солнечной системой, одна солнечная система сделалась одной планетой. Нельзя было сказать, что это за планета, ибо она еще только формировалась. Пар поднимался над расплавленной поверхностью. В этом предначальном котле не могло быть ничего живого.

Потом появились всадники ветра и запели древнюю гармонию, и мелодия эта все еще была нова, и ласковые ветра остудили жар. И кипение, шипение, горение, испускание пара превратились в дождь, в эпохи дождя, тучи изливались непрерывными потоками дождя, что покрыл всю планету целительной тьмой, пока не иссякли наконец, и тусклый свет пробился сквозь полог и коснулся вод океана, слабо поблескивавшего, как огромная жемчужина.

Из моря поднялась земля и начала покрываться зеленью. Крохотные побеги превратились в огромные деревья, папоротники выше самых высоких дубов. Воздух был свеж и пах дождем и солнцем, зеленью деревьев и растений, синевой неба.

Воздух был насыщен влагой. Солнце горело, как медь, за плотной завесой облаков. Горизонт дрожал от жары. Из-за высокого папоротника высунулась маленькая зеленая голова на длинной тонкой шее, растущей из массивного тела. Шея покачивалась, пока маленькие глазки осматривались по сторонам.

Тучи закрыли солнце. Тропический ветерок усилился и превратился в холодный ветер. Папоротники поникли и увяли. Динозавры пытались уйти от холода и умирали: их легкие схлопывались от резкого понижения температуры. Лед неумолимо затягивал землю. В отдалении брел, принюхиваясь, огромный белый медведь, искал пищу.

Лед и снег, и потом снова дождь, и наконец солнечный свет, вырвавшийся из-за туч, и снова зелень, зелень травы и деревьев, синее небо днем, искорки звезд ночью.

Единорог и мальчик очутились на тихой поляне, окруженной деревьями.