— Но даже вечность не беспредельна. — Январь расслабился в ремнях безопасности и, потирая гладкий песчаник, порадовался тому, что они сбежали от непреодолимой силы.

— Значит, это гянтрэй, — говорит арфистка. — Счастливый исход. Победоносное спасение от неизвестной угрозы — еще и с призом в руках! — Она снова достает арфу и, удобно устроив ее на коленях, принимается наигрывать задорную мелодию, перебирая пальцами по струнам. Прислушивающиеся к музыке мужчины улыбаются, сами не зная чему; а одна женщина хмурится и оборачивается к затемненной нише, словно пытаясь отыскать источник нежданного веселья.

Человек со шрамами ухмыляется, хоть в гримасе его и нет радости. Улыбка выражает скорее скорбь и печаль — веселье, мрачное, как само отчаянье.

— Начала нередко таковы, — произносит он. — Иначе кто стал бы слушать дальше? Печаль, она для окончания, а не для начала.

Гянтрэй неуверенно нарастает, переходит из третьей тональности в более мрачную четвертую, намекая на скорбь под маской веселья. Но затем…

Оллам накрывает струны ладонью, заставляя их замолчать, и все, кто находится в комнате, — кроме человека со шрамами, равнодушного к любой музыке, — едва слышно вздыхают из-за разом нахлынувших предчувствий. У музыки свои чары, но они не всегда очаровывают.

— Нет, — говорит арфистка. — Это обман. Взгляд на прошлое из будущего, и потому прошлое невозможно увидеть таким, каким оно было в действительности. Пускай веселятся. Никто не знает, что это только начало. Пусть живут моментом. На прошлое следует взирать так, словно оно все еще является настоящим, а будущее — лишь переплетение вероятностей.

Человек со шрамами неприятно усмехается.

— Как будто Тристам мог добиться успеха? Все кончено. Все уже произошло. То, что случилось, уже случилось, и этого не изменишь. Нет такого мгновения, в икряных внутренностях которого не таилось бы будущее. Трагедия может появиться только из утробы счастья, породившего ее.

Улыбка арфистки становится светлее, радостнее, убийственнее.

— И наоборот, — отвечает она. — Порядок и хаос. Инь и ян. Скорбь порождает радость. — Ее пальцы пощипывают струны, заставляя их переливаться репризой темы Тристама. — Он победил. Смерть Тристама стала его триумфом.

Человек со шрамами мрачно ворчит:

— Тогда он уж точно проиграл.

Арфистка решает не спорить с ним. Человек со шрамами одержал сомнительную победу в борьбе за выживание, и она не хочет перечить ему, по крайней мере, до тех пор, пока не дослушает его рассказ до конца. Ее пальцы вызывают из арфы Января, а также историю обнаружения Танцора. Мелодия обрывочна, пока это только мотивы и темы. Это еще не песня. Она рисует безжизненные пустоши безымянного мира, загадку города под песком, странную красоту зала, а также его неподвижное содержимое — землю, воду, огонь и воздух. Сокрушительное приближение непреодолимого. И череда образов обрывается танцем угрозы и избавления — безумная пляска и изящная кадриль, кружащийся вальс и грациозный балет. По крайней мере, это правда. Вальсы и пляски таят опасность, и арфистка подозревает, что впереди их ждет немало танцев.

— Значит, они все равно разобрали часть корабля, — говорит она сквозь звон утихающих аккордов. — Им следовало поступить так с самого начала.

— Да, — отвечает человек со шрамами. — Запомни это. И ты успела совершить ту же ошибку, что и Январь.

— Какую же?

Но человек качает головой.

— Это я скажу в конце. И плох тот конец, у которого только одно начало.

— Все началось на Новом Эрене,[9] — говорит человек со шрамами…

…В мире черного вулканического стекла и крутых базальтовых утесов. Чахлая зелень, благодаря которой этот мир получил свое название, присутствует, собственно, лишь в самом его названии и в узкой вьющейся долине, которая заканчивается небольшой высокогорной тесниной чуть ниже вершины Бен-Бульбен. Как и другие миры, его подвергли терраформированию; но он пока еще был слишком юным для подобного взросления, и людям удалось отвоевать эту горную долину, прежде чем у них закончились семена, припасы и воля. Планета только-только выбралась из огненной колыбели и до сих пор извергала из своих недр расплавленный камень и пирокластический пепел, поэтому Дол был большой зеленой раной на тусклой черно-красной плоти планеты. Для местных жителей границы долины постепенно сжимаются, поскольку базальт, гранит и диорит медленно, но верно забирают обратно свои владения.

— Но пусть они радуются настоящему, — скалится человек со шрамами. — Ибо пока они живут в зеленом раю, а черная пламенеющая реальность поджидает за пределами взора, за грядой Чада. Все извержения, пар и лава вырываются в Пустоши под ними, туда, где тектонические плиты тоньше и магма подступает к самой поверхности. Поэтому их гибель еще впереди. Пока…

…Пока в один прекрасный день Дол Эрена также не взорвется. Большой Удар, как в шутку называют это событие местные жители. Теснина под Бен-Бульбеном богата горячими источниками…

Это мир грустных песен (что должно обрадовать тебя, арфистка). Когда эреноты хотят повеселиться, они не поют. Они дерутся. И делают они это довольно часто, чтобы облегчить свою незавидную участь.

Долу удается сводить концы с концами. Местные жители способны прокормить себя и производить предметы первой необходимости. Благодаря термальным станциям энергии у них всегда в избытке, но развлечений почти нет, а способы проведения досуга не отличаются разнообразием. Один из них — пьянство (в чем они проявляют немалый талант), второй же — ведение бесед (что считается у них настоящим боевым искусством). Ради дешевой энергии компании из иных, более богатых миров построили здесь орбитальные заводы. Большая часть иномирового экспорта Нового Эрена основывается на транзите избыточной энергии на эти заводы, а также на снабжении их продовольствием. Корабли МТК прибывают на станции с припасами, а улетают с готовой продукцией. Самому же Новому Эрену перепадает немногое.

Другой важный источник иномирового заработка — туризм. С Агадара и Боярышниковой Розы, с Малой Ганзы и Гладиолы, даже с самой Верховной Тары люди прибывают нескончаемым потоком. Они поднимаются на Западный Чад и взирают на дикую, непокорную природу, на великие гейзеры и фонтаны лавы, на реки расплавленного камня и базальтовые ледники.

— Вид’те то пир’кластовое облако, вон там? Наде’сь, оно идет не к нам… Ах, ост’рожнее здесь спрыг’вайте, ваш’ светлость, вы же не х’тите сверз’ться в лавовую лужу.