— Ну, не Добролюбов… Но что-то же очень нужно! Ну, признайся! Хоть мне признайся! А!?

— Иди ты!

— Таскаешься на кладбище, могилки вылизываешь. Триста баксов в сезон. Стишки свои дурацкие рассылаешь по редакциям, а они тебе в конвертах обратно приходят, приходят! Или — не приходят. Одна радость — что у Лохвицкой на твоих глазах крыша поехала! Замуж не вышла! Почему ты замуж не вышла, скажи пожалуйста? Что у тебя не так? Три ноги, что ли? А ты попроси! Он тебе Майкла Дугласа в постель за руку приведёт! Он может!

— Иди в задницу, — устало говорит Ленка. — Сама-то… сама… На себя посмотри!

Ты сколько лет на кафедре? Двадцать? Двадцать пять? Тебя скоро на пенсию спровадят и даже спасибо не скажут. Ну пожелай же что-нибудь толковое!

— Не хочу, — шёпотом отвечает Августа.

— Почему?

— Не знаю.

Ленка вздыхает.

— Тогда, — говорит она, — нужен другой подход.

— Камни! — спохватывается Августа. — Где эти чёртовы камни?

* * *

— Ты думаешь, — спрашивает Ленка, — они по-прежнему лежат рядом с могилой?

— Понятия не имею. Но, знаешь, — говорит Августа, — что-то мне не хочется лишний раз…

— Придётся, — сурово отвечает Ленка.

— А вдруг их там нет? Что, если… они тоже… разбрелись сами по себе.

— Странная гипотеза. И где же теперь, по-твоему, их искать?

— Не знаю, — говорит Августа, — но может… если ему так уж нужно, он их как-нибудь нам подбросит?

— Он что, жонглирует ими, что ли? Завтра с утра поедем на кладбище, подберём эти камешки и положим их… Делов-то…

— А вдруг…

— Не боись. Всё будет путём. По идее он должен нам обеспечить все условия. Ты домой идёшь или нет? Мы тут уже полчаса торчим столбом. Как жёны Лота…

— Ох, — спохватывается Августа, поднимая руку и пытаясь разглядеть циферблат в сгущающейся тьме, — да что же это я… Мне к семинару готовиться надо. Завтра семинар.

— Уверяю тебя, — Ленка осторожно ощупывает ногой ступеньку, — никакого семинара завтра не будет. Гершензону семинары не нужны.

— Это, — сурово говорит Августа, — мы ещё посмотрим…

— Ты лучше под ноги смотри.

Чёрные акации на холме покачиваются под ветром, сухие стручки на ветках слабо потрескивают… Далеко внизу, под тусклым фонарём, за масляно-чёрной лентой шоссе, просвечивает стеклянная будка троллейбусной остановки.

— А транспорт ходит? — вдруг начинает беспокоиться Августа.

— Гершензон пригонит…

— Ну, знаешь… Это ты его гоняешь. В хвост и в гриву.

— Нет у него гривы. Насчёт хвоста я бы ещё подумала. А грива — вряд ли.

— Ох, неспокойно мне… — стонет Августа, — это же такой криминальный район.

Сплошные насильники…

— Это она из-за соли, — неожиданно говорит Ленка.

— Господь с тобой! Ты о чём?

— Да жена Лота. Когда эти… вестники… у них загостились, она подумала — сожрут всё в доме на фиг, и вообще — нелегалы, кто их знает. Ну и пошла по соседям… Одолжите, мол, соли, вся соль в доме вышла, а у нас, понимаешь, как раз гости… какие-такие гости? А чужеземцы. Подозрительные, между прочим, чужеземцы… Похоже, из верховной полиции нравов, и заложила их… вестников.

Соседи побежали, стукнули местной охранке… Те говорят — ничего не знаем, разбирайтесь сами… Они и разобрались.

— Всё ты выдумываешь… Чёрт, поставили парапет… Придётся в переход лезть. Не люблю я эти переходы.

— Брось, вон ребёнок идёт. Со скрипочкой. Из школы Столярского, наверное. И ничего. Не боится.

— Дитя невинное… — стонет Августа, пристраиваясь за маячащей в полутьме хрупкой фигуркой.

В переходе стены выложены бурым кафелем, отчего он напоминает общественный туалет. И пахнет примерно так же. Эхо шагов гулко разлетается в затхлом воздухе, отчего Августа каждый раз вздрагивает.

Мальчик со скрипочкой уже добрался до подножия лестницы, за которой клубится ватный туман.

— Вот видишь, — говорит Ленка, — а ты боялась.

— Девушки, — раздаётся весёлый голос, — закурить не найдётся?

Ленка оборачивается: сзади маячат две тёмные фигуры.

— Какая я тебе… — машинально бормочет Августа, но тут же спохватывается, — ох, бежим!

Они припускают вперёд. Мальчик со скрипочкой немножко вырастает в размерах, и Ленка понимает, что это ещё и оттого, что он пятится назад — ещё две фигуры перегораживают выход.

— Опять его шутки! — возмущается Ленка.

— А вдруг нет? Что, сами по себе, без мистического вмешательства, хулиганы уже не нападают?

— Тогда о чём он себе думает? Мы, посредники меж тьмой и светом, последняя надежда Гершензона, бежим, как две самые заурядные дуры…

— Куда мы бежим? — стонет Августа. — Бежать-то некуда…

— Эй, фраер, скрипочку одолжи…

— Тётя, а вы им скажите, что я ваш сын, — ноет ребёнок, пристроившись рядом.

— Какая я тебе тётя?

Взгляд Августы затравленно мечется по пустому коридору, как мячик отскакивая от стен.

Облупленная, когда-то зелёная дверь в подсобку неожиданно приоткрывается, из неё на кафельный выщербленный пол падает яркая полоса света.

— Скорее, — Ленка кидается навстречу неожиданному спасению.

— Это, наверное, трансформаторная будка, — визжит за её спиной Августа. — Там напряжение…

— Сейчас тут тебе такое напряжение сделают! На двести двадцать…

— И меня возьмите, — хнычет ребёнок.

Они, напирая друг на друга, протискиваются в дверь, которая захлопывается у них за спиной.

— Ну и ну! — говорит Ленка.

Августа ошеломлённо вертит головой.

Освещён только вход в подземелье — дальняя стенка его теряется во мраке. В полутёмном, неожиданно просторном помещении на конторских стульях сидят молчаливые фигуры.

— Тайное общество! — драматическим шёпотом говорит Августа.

— Интересно только, какое, — задумчиво говорит Ленка. — За Гершензона или против?

— А они вообще живые? — тихонько спрашивает мальчик со скрипочкой.

— Ох, не знаю… пусть сами скажут…

— Они скажут…

— А этого зачем? — строго говорит человек в чёрном костюме и хорошем сером галстуке, — этого не надо.

— Мне страшно, — ноет ребёнок, — они меня сейчас обратно вытолкнут… Те-то точно живые…