они, сгуторившись дорогою как надоть, и приехали в дом к боярину. Боярин как увидал, что привезли старуху, сделался и невесть как рад, взял ее под руки к себе в хоромы[23], начал потчевать всякими этакими питьями и яствами, чего ее душеньке угодно и, напотчевавши ее досыта, давай просить ее, чтоб она ему про деньги поворожила. А бабушка себе на уме, свое несет, что мочи-то нет и насилу ходит. А боярин и кажет:

— Экая ты, бабушка! Ты будь у меня, как в своем дому, хошь сядь, а хошь — ляжь, если уж тебе невмоготу сидеть-то, да только поворожи, об чем я тя прошу, и если узнаешь, кто взял мои деньги, да еще я найду свою пропажу, то не только угощу, а еще и награжу тя чем душеньке твоей угодно, как следует, без всякой обиды.

Вот старуха, переминаясь, как бы ее и в самом деле лихая болесть изнимает, взяла карты, разложила как следует и долго на них смотрела, все пришептывая что-то губами. Посмотревши, и гуторит:

— Пропажа твоя на мельнице под гатью лежит.

Боярин как только услыхал это, что сказала старуха, сейчас и послал Самона да Андрюху, чтобы это все отыскать и к нему принесть: он не знал, что это все они сами спроворили. Вот те нашли, отыскали и принесли к боярину. А боярин-то, глядя на свои деньги, так обрадовался, что и считать их не стал, а дал старухе сейчас сто рублей и еще кое-чего оченно довольно, да еще и напредки[24] обещался ее не оставлять за такую услугу. Потом, угостя ее хорошенько, отослал опять в карете домой, наградя еще на дорогу кое-чем по-домашнему. Дорогой Самой и Андрюха благодарили старуху, что она, хошь знала про их дела, да боярину не сказала, и дали ей еще денег.

С этих пор наша старуха еще боле прославилась и стала жить себе — не тужить, и не только что хлебушка стало у нее вволю, но и всякого прочего, и всего невпроед, да и скотинушки развели оченно довольно; и стали с своим сынком себе жить да поживать и добра наживать, да бражку и медок попивать. И я там был, мед-вино пил, только в рот не попало, а по усам текло.

* * *

В некотором царстве был-жил барин. У того барина были лакей да кучер. Лакей прозывался Брюхо, а кучер Ребро. В одно время украли они из барского сундука жемчуг. Барин хватился — нет жемчугу! Позвал своих людей.

— Признавайтесь, — говорит, — вы украли?

— Никак нет! Знать не знаем, ведать не ведаем.

— Ну, смотрите! Сейчас же призову бабку-ворожейку, да коли она узнает да на вас покажет, тогда худо будет.

Послал барин за старухою, привезли ее.

— Здравствуй, бабушка! Поворожи мне, голубушка, у меня дорогой жемчуг пропал.

— Хорошо, барин, поворожу. Только прикажи наперед баню истопить, с дороги обмыться надо.

Истопили баню, стала старуха париться, а сама приговаривает:

— Ну, достанется ж теперь и брюху и ребру. А лакей да кучер слушают под окном, что она станет говорить.

— Ах, брат, — говорит кучер, — ведь узнала, проклятая! Что теперь делать?

Только старуха из бани, а они к ней:

— Бабушка, родимая, не говори барину.

— А где жемчуг! Цел ли?

— Цел, бабушка!

— Ну, возьмите, закатайте каждую жемчужину в хлеб и дайте серому гусю, пусть поклюет!

Сказано — сделано. Пришла старуха к барину.

— Что, бабушка, узнала?

— Узнала, родной!

— Кто ж виноват?

— Да серый гусь, что на дворе ходит; вишь, у вас в горницах окна-то отворены, он влетел в окно, да жемчуг и поклевал.

Барин приказал поймать гуся и зарезать.

Зарезали серого гуся и нашли в зобу жемчуг. Стал барин благодарить ворожейку и оставляет у себя обедать, а к обеду велел изготовить на жареное ворону.

— Посмотрю, — думает, — узнает ли старуха?

Вот сели обедать, несут жареную ворону на стол, а баба смотрит по сторонам да говорит о себе:

— Вот залетела ворона в высоки хоромы!

— Экая хитрая! Все знает.

После обеда приказал барин заложить коляску да отвезть старуху домой, а в коляску наклал потихоньку яиц:

— Посмотрю, узнает ли теперь?

Вот она садится в коляску и говорит сама себе:

— Ну, бабушка, садись на старые яички!

Удивился барин, что старуха все знает, все ведает, наградил ее деньгами и отпустил ее с богом.

АЙ ДА КУМА![25]

ПАПА наш жил, у него все было: и кони, и все... Он жатку купил. А дядя наш, брат папин, то купит, другое — ничего у него нет: то конь ногу сломает, то волк разорвет, корова пропадет. Никак он ничего не может.

И какой-то шел мужичок и попросился у него ночевать. Он и говорит:

— Дядя, у вас не в порядке во дворе.

— Нет, в порядке.

— Нет, не в порядке.

Он в бане вымылся. (Я была в девках, как сейчас помню). Он его вымыл дал свою рубаху, дядя Ганя, этому, пришлому-то. Он, теперь, поел. Говорит:

— Утром мы пойдем с тобой во дворы.

Пошел. Взял веточку (дядя Ганя рассказывает), вот так махнул и говорит:

— В матке вот тут колупай.

Он колупать стал — вот такой комок коровьей шерсти закатан, в другой раз колупать стал — конская шерсть, там еще стал колупать — опять там чушечья щетина, и кричье перо. Скатано так, что нельзя разорвать! Притащили домой. Вот рвали. Никак. Не могли ничего сделать.

— Ну, — говорит, — учатся это делать. Я знаю, сильный. Но они еще слабы, я сильней. Вот мы сделаем, кто это сделал, мы сейчас.

Ему папа стакан воды притащил. Он:

— Ты мне через левое плечо смотри. Видишь? — говорит.

— Вижу.

— Кто?

— Кума. (Вот тут живет какая-то кума).

— Это, — говорит, — она.

— Ну, — говорит, — ничего. Мы ей сделаем.

Он что-то сделал, пошел.

— У тебя теперь, дядя, кони, все будет. Все будет нормально.

И все хорошо стало.

ХОМУТ НА РЕДЬКЕ

У нас как-то меж старухами спор зашел. Одна и говорит:

— Я могу и на редьку хомут надеть.

Взяла редьку. Кого уж она там пошептала — только на редьке кругом, кольцом почернело. Ну