— Я знаю.

— И снова ушел от ответа.

— Какого? Напомни.

— Про выходные.

— А-а-а-а-а, Дино Салуззи слушал.

— На концерт ходил?

— По телевизору.

— Понятно. По программе проверю.

— Проверяй, коль хочется. Охота, она, знаешь ли, Женя, пуще неволи.

— А меня не Женя зовут.

— А как же тебя тогда зовут?

— Можно мне не говорить?

— Мы же договорились.

— Договорились.

— Вот и говори, а то я тебе тоже ничего про себя не расскажу.

— Вот и верь после этого людям. Дино Салуззи — это классно, меня на него Фоска подсадила.

— А Фоска — это кто?

— Хороший человек один.

— Понятно, что ничего не понятно. Ну и как тебя зовут?

— А помнишь, как в телевизионной рекламе: «Хочешь, я угадаю, как тебя зовут?» Угадаешь?

— Фекла.

— У тебя еще две попытки.

— Даздраперма. Иванушка. Иудушка.

— Угадал, угадал.

— Чё, Даздраперма?

— Вообще-то я шучу.

— Хорошо.

— А вообще-то меня Сашей зовут.

— Вот и отлично, Саша, будем знакомы.

— Конечно, будем. А тебя-то как?

— Госсподи, ну я же тебе сказал — Таня я, Таней меня люди кличут.

— Ну что же, будем знакомы, Таня.

— Ага, пока-пока.

И тут окошечко привата гаснет, сеанс связи завершается с разгромным счетом.

XXI

У Нодельмы голова кружится: не было ни гроша, и вдруг алтын! Столько радости зараз, как унести и не расплескать! Внутри ее все поет, буквально каждая клеточка организма; вскочив, она лезет в сумку за сигаретами, едва ли не бежит к лифту, в дверях сталкивается с Кня, ну что за день (нужно посмотреть гороскоп), спешащего к лифту, — тоже, видимо, на свежий воздух, покурить.

Так они стоят возле лифта — и боковым зрением Нодельма видит, что Кня переминается с ноги на ногу, потом приходит лифт, он пропускает ее вперед (мужчины в этой компании убеждены, что разрешить войти женщине в лифт первой — самое высшее проявление галантности), двери закрываются, и расстояния между ними становится еще меньше. Замкнутые помещения в жизни Нодельмы — отдельная тема, мы ее еще коснемся, а пока отдадим должное ее выдержке, даже мужеству. Рядом стоял со скучающим видом предмет обожания, она угадывала его запах — одеколон или лосьон после бритья, уже однажды узнанный в метро, от него шло широкое тепло, даже жар, обжигавший мочки.

Нодельму подмывает начать разговор, сказать что-нибудь типа Меня зовут Даздраперма или Здравствуй, Таня, как дела, но она сдерживается, не в силах взглянуть ему в глаза.

XXII

Февральский морозец слегка остужает ее пыл, но лишь слегка: Нодельма продолжала волноваться и светиться. Даже флегматичная Светланка замечает:

— Что с тобой?

Нодельма смахивает пепел и загадочно улыбается: разве объяснишь?! Обратно к лифту Нодельма идет одна, так как Светланка решает перекусить и спускается в корпоративное кафе. Нодельма радуется, ей хочется взлететь, а она сейчас и взлетит — на лифте, несколько мгновений невесомости, приводящие в порядок соотношение внутреннего чувства и внешней среды обитания. Нодельма любит ездить в лифте одна, без коллег, когда можно расслабиться, состроить большим, от пола до потолка, зеркалам рожицу.

Но на этот раз ей не везет — в кабине уже находится грузный грузин, вице-президент «Платона & Со» по фамилии Лиховид, видимо поднимающийся из подземного гаража. Нодельма не обращает на Лиховида никакого внимания лысый, потный… По работе они не пересекаются, Нодельма вполне легко переносит его существование.

XXIII

Чтобы не замечать Лиховида, Нодельма углубляется в плавные, изумрудно-голубые переливы переживаний: ах, Кня, милый Кня, какой вы замечательный и необычный друг. Друг?..

Вдруг Нодельма спохватывается, внезапно почувствовав, что маленькая золотая рыбка тычется ей между ног, словно бы ищет вход и хочет вплыть внутрь ее тела. Нодельма вздрагивает, пытаясь стряхнуть оцепенение, и только тут начинает понимать, что золотая рыбка ей не пригрезилась. Лиховид распускает руки, недозволенным образом производя исследование изгибов своей сотрудницы. С каждым разом движения его рук становятся все смелее, все напористее. Безответность он воспринимает как покорность, охамевает, начиная продвигать пальцы в запретные места сгущения плоти, еще чуть-чуть — и его сардельки залезут Нодельме в трусы.

Нодельме становится стыдно, она видит ситуацию со стороны — багровую морду Лиховида, слышит его учащенное дыхание, чувствует его руку, приближение тяжелого, грузного тела, начинающего вжиматься в нее. Нодельма дергается и пытается отстраниться, подается вперед и снова вздрагивает, стряхивая неприятные прикосновения. Откуда-то снизу поднимается волна горячего, ярко-алого негодования. Вместе с ним поднимается и распространяется по телу сладкое, томительное возбуждение: Нодельма уже давно не ощущала на себе сильного мужского желания, это удивляет ее, смешивается с отвращением, выпадая в осадок тяжелым, невыносимым запахом, который чувствует, скорее всего, только она одна.

XXIV

Время растягивается, начинает вмещать в себя массу событий, чувств и всевозможных психологических оттенков. Вот Нодельма замирает в сладостной истоме; вот на смену этому ощущению приходит рваное отвращение; вот она борется с мертвой и живой водой, скрутившей низ живота; вот отталкивает Лиховида и украдкой, отчего украдкой, бросает взгляд на табло с номерами этажей: еще три, еще два, два… Боковым зрением она зацепляет кусочек зеркала с размазанным по всей плоскости отражением — ее лицо с испуганными глазами, мрачная громада черного костюма, навалившаяся на нее, крепко вцепившаяся в запястья и выворачивающая ей руки.

Главное — перестать чувствовать прикосновение, не важно чем, не важно как, лишь бы избавиться от чужих рук, чужих касаний, чужого дыхания, чужого запаха и тепла. Кажется, на мгновение это удается, и тогда она слышит шипение Лиховида, уверенного в своей силе:

— Сука, куда ты, тебе же нравится…

Фраза — как пощечина, липкая, чуднбая. Нодельму передергивает от отвращения — к нему и к себе, податливой и одинокой. Отвращение порождает протест, вскипающий с нечеловеческой силой, откуда что берется, Нодельма оборачивается к насильнику, смотрит ему прямо в глаза все оставшиеся этажи, а потом бросает сквозь зубы, вкладывая в слова все свое преувеличенное презрение:

— Пошел вон, болван.

Как же неисповедимы порой пути корпоративной культуры!

XXV

На этом клаустрофобический кошмар заканчивается, потому что двери лифта медленно раскрываются и Нодельма выпрыгивает в мраморное фойе с дорическими колоннами. Вслед ей несется нецензурная брань Лиховида, смысл которой ускользает. Впрочем, Нодельма особенно в нее и не вслушивается.