Он услышал, как Тучка переступила на месте и тряхнула гривой, а потом коротко всхрапнула. Степан скосил глаза на нее. Кобыла замерла, повернув голову вправо. Она что-то увидела в траве.

"Со спины заходит", — понял Гончар, бесшумно перекатываясь на другой бок. Он распластался на земле, держа револьвер обеими руками. Где-то впереди с легким хрустом ломались стебли травы. Степан и не знал, что способен различить такие звуки. Но он вдруг понял, что слышит даже тиканье часов, упрятанных в карман жилета. А непрерывный пульсирующий гул — это шумит в ушах его собственная кровь. Он не замечал только своего дыхания, потому что не дышал. Зато впереди все яснее слышалось дыхание противника.

Но вот и оно замерло.

Может быть, Тучка заметила зайца? Невинный зайчишка, исхудавший за зиму, возится в траве и не подозревает, что на него нацелен кольт сорок пятого калибра. Как тебя зовут, несчастный грызун? Случайно, не мистер Форман? Гончар застонал, прикрыв рот ладонью и немного отвернувшись, чтобы звук дошел до Хэнка, отразившись от валуна. Среди охотников полно любителей стрелять по любому шуму. Им и невдомек, какие шутки иногда вытворяет эхо.

— Эй, Питерс! — послышалось из травы.

"Спасибо, Хэнк, — подумал Гончар. — Ты облегчил мне работу".

Степан вытянул руку, наведя револьвер на дрожащие сухие колоски. Он уже точно знал, где находится противник. Если только Форман сам не повторил его акустический фокус.

— Не знаю никакого Питерса… — страдальчески промычал он, продолжая прикрывать рот согнутой ладонью, как рупором. — Я Такер… Кто-то стрелял в меня…

Трава оглушительно зашуршала, и над ней приподнялась человеческая фигура. Гончар нажал на спуск, и силуэт исчез за облаком дыма. Еще выстрел, и еще один — и каждый раз он опускал ствол на дюйм ниже. Гончар бил по цели, невидимой за дымом, но был уверен, что не промахивается. Ему казалось, что он слышит удары пуль по неподвижному телу.

Он вскочил и одним прыжком перемахнул через валун. Откатился в сторону и снова приподнялся, встав на одно колено, и снова выстрелил, теперь уже не наугад, а по черному пятну в траве. Выждал несколько секунд и подошел к убитому, продолжая держать его на мушке.

Все три пули прошили беднягу насквозь. Бурый дождевик был изодран на спине, сквозь кровавое месиво белели осколки ребер. Гончар носком сапога перевернул труп и увидел малиновый сюртук. Да, это был Хэнк Форман.

Степан нашел в траве его "ремингтон". По виду револьвер почти ничем не отличался от армейского кольта, но казался немного тяжелее. На перламутровой рукоятке виднелись девять зарубок. Гончар засунул трофейный ствол за пояс, подозвал Тучку и отправился искать белую кобылу Хэнка.

Это было несложно. Подкрадываясь, Форман оставил за собой хорошо заметные следы, и по ним Степан вышел на вершину невысокого холма. Здесь было расстелено одеяло. Карабин "шарпс" опирался стволом на крестовину, как ручной пулемет на сошки. В ямке, под пучком травы, Гончар нашел флягу с холодной водой и наконец-то смог напиться вволю, мысленно поблагодарив неудачливого охотника за скальпами.

За холмом стояла белая лошадь. Поводья были привязаны к колышку, вбитому в землю. Степан ласково похлопал кобылу по шее и, перехватив повод, повел ее за собой в лагерь.

— Сегодня у нас на ужин конина? — спросил Коллинз, но ухмылка вмиг исчезла с его лица, когда он увидел развороченный патронташ Гончара. — Что случилось, Стивен?

— В меня стреляли. — Степан задрал рубашку, чтобы осмотреть бок. — Видите? Будет роскошный синяк. На дюйм выше — и я бы сейчас с вами не разговаривал.

— Кто стрелял?

— Он не успел представиться. Придется отправить за ним повозку, сам он прийти не может.

Гончар вдруг почувствовал, что не может дышать. Каждый вздох отдавался дикой болью в ушибленном боку.

— Что, больно? — спросил Коллинз. — Надо взять у Мамаши льда. Лучшее лечение — холод, покой и глоток виски. А насчет повозки… Не знаю, Стивен. Гонять мулов туда-сюда? Не проще ли его по-тихому закопать на месте?

— Тогда нам придется и кобылу съесть. По-тихому. Нет, полковник, ни к чему давать повод для новых сплетен. Пусть ребята отвезут тело в город и похоронят на кладбище. Может быть, его кто-то узнает. Например, шериф.

— Палмер вряд ли обрадуется такой посылочке, — заметил старик. — Не будет он приставать с вопросами?

— Не будет. Дело обычное. Парень стрелял первым, из засады. Я ответил. Мне повезло больше, чем ему. Какие тут вопросы?

— Хотите все делать по закону? — Коллинз поднес к глазам патронташ Степана. — Если бы пуля попала в снаряженные патроны, вы бы остались без печенки. Говорите, он стрелял из засады? А знаете, как на войне мы поступали со снайперами? Для начала их сажали на ствол собственной винтовки.

— Мы не на войне, — сказал Гончар.

— Не уверен, не уверен… — Коллинз перебросил патронташ через плечо. — Я сам отвезу его в город. А вы ложитесь. Я-то знаю, что такое легкая контузия. Минут через десять вы станете не таким добрым.

Полковник Коллинз проявлял редкую для католика терпимость к убийству и краже, но невыплату заработка считал тягчайшим смертным грехом. "Убивать иногда приходится, чтобы ценой одной жизни спасти десятки других, — говорил он. — Кража означает только то, что у имущества сменился хозяин, а это дело поправимое. Но когда один человек не заплатит другому за его труд, то он согрешит не против человека, но против Бога. Потому что в душе обманутого работника зарождается ненависть. Он ненавидит обманщика. Ненавидит плоды своего труда, присвоенные обманщиком. Он ненавидит сам труд. В конце концов, он может возненавидеть и Бога, который послал его на грешную землю с одной-единственной задачей — трудиться. Итак, задерживая выплату жалованья, вы совершаете смертный грех. Имейте это в виду, мистер Такер".

Гончар и сам понимал, что надо поддерживать энтузиазм строителей дороги материальным стимулом. Поэтому каждый понедельник его рабочие получали свои десять долларов. На других стройках расчет обычно производился по пятницам, и это вполне устраивало и тружеников, и содержателей различных заведений, которые окружали каждый рабочий поселок. Но в лагере Коллинза установились немного иные порядки.

Во-первых, здесь не было двух главных развлечений — карт и женщин. Чтобы перекинуться в покер или потискать крутое бедро, надо было потратить выходной на дорогу в город, да еще успеть вернуться к утреннему разводу. На такие подвиги после рабочей недели почти никто не решался.

Во-вторых, недельное жалованье строителя состояло из двух частей — пять бумажных долларов и пять золотых. Степан Гончар по себе знал, как тяжело расставаться с маленькой, но приятно тяжелой монетой, и был уверен, что строители волей-неволей станут обрастать накоплениями.

Каждое воскресенье он отправлялся в Маршал-Сити, чтобы принять ванну, провести вечер в салуне, а наутро, получив деньги в банке, вернуться обратно на стройку.