– Это что такое?

– Первый административный корпус. Облегченная конструкция, каркас из алюминиевого сплава плюс небьющееся стекло. – Она сделала паузу, наморщила носик и с сомнением произнесла: – Впрочем, я не уверена, что это стекло. Понимаете, Керк, оно какое-то странное – пружинит, и его нельзя ни сломать, ни поцарапать, ни пулей пробить. Забавная штука, правда?

– Ни поцарапать, ни пулей пробить… – с задумчивым видом повторил Каргин. – А к чему такие предосторожности?

Девушка фыркнула.

– Не забывайте где вы, дружок! В сейсмически активной зоне! Здесь раз в месяц потряхивает, раз в год трясет, а дважды в столетие трахает так, что младенцы седеют! Слышали, что было в восемьдесят девятом? Сотня погибших, тысячи раненых, сто тысяч разрушенных зданий! Я тогда училась в колледже и…

– Однако вы не поседели, – Каргин примирительно погладил каштановый локон. – Совсем даже наоборот.

– Ну, я ведь не младенец… – Она заложила лихой вираж, съехав с дороги в обсаженную пальмами аллею. С одной ее стороны простирался парк, с другой тянулись коттеджи под номерами на аккуратных табличках, и, как показалось Каргину, двух одинаковых меж ними не было. Еще он обратил внимание, что дома не теснятся, а стоят просторно, разделенные не оградами, а шпалерами из роз, акации или подстриженных кустов. Чем дальше, тем строения выглядели вычурней и роскошней – уже не коттеджи, а виллы со стрельчатыми окнами, с балконами, верандами и галереями, оплетенными плющем и виноградной лозой. Аллея постепенно поднималась вверх, взбираясь на пологий холм, склон которого украшал особняк в испанском стиле: колонны, внутренний двор за распахнутыми воротами, зеленая черепичная крыша и четыре башенки по углам.

– «Эстада», президентская резиденция, – пояснила Кэти, притормозив у номера семнадцать. – Только старика там давно не видели.

– Старика?

– Старого Халлорана. Он, собственно, уже не президент, глава Наблюдательного Совета, а в президентах у нас теперь его племянник, Бобби Паркер. Живет в «Эстаде» вместе с сестрицей, ставит подпись на контрактах и надувает щеки… – Девушка состроила неодобрительную гримаску. – Правда, старик по-прежнему крутит всем и каждым…

– Похоже, вы не одобряете Бобби Паркера, – заметил Каргин, выгружаясь из машины.

Ему показалось, что в карих глазах Кэти промелькнула злая искорка. На мгновение ее губы дрогнули, скривились в презрительной усмешке, но, будто совершив какое-то внутреннее усилие, она овладела собой и лишь небрежно повела плечами.

– Бойскаут и плейбой… Ну, это не нашего ума дело, Керк. Заходите в дом, располагайтесь, ешьте, пейте и наводите красоту. Можете даже поспать. Я заеду за вами в два сорок.

– Благодарю. – Каргин щелкнул каблуками, отвесил короткий поклон, будто приглашая девушку на тур вальса. – Но отчего бы нам не позавтракать вместе? Я расскажу вам про Париж и Венецию, а вы мне – про землетрясение в восемьдесят девятом… О'кей?

– Не выйдет. Вы еще вольный стрелок, а я на работе. Бай-бай, солдат!

Она упорхнула, а Каргин направился к дому, размышляя, случайно ли Кэти назвала его стрелком.

Такое прозвище присвоили оперативникам «Стрелы», однако не потому, что они походили на киллеров-убийц. Майор Толпыго, наставник Каргина, утверждал, что смысл тут в ином: «стрелок» – значит, летящий к цели подобно стреле, по самому краткому и точному маршруту. Бывало, разумеется, и так, что «стрелки» поражали цель, но это не шло им в заслугу; самой удачной операцией считалась бескровная. В этом была разница между «Стрелой» и Легионом. В Легионе слишком любили палить, а в частях поддержки, у майора Кренны – жечь и пускать кровь сотней изощренных способов.

Каргин открыл дверь, бросил сумку на диванчик в просторном холле и отправился исследовать свое новое жилье. Коттедж был в два этажа, с подвалом; внизу – холл, гостиная и кухня, наверху – спальня, ванная, кабинет и веранда под пестрым тентом. За домом – крыльцо о трех ступеньках, бассейн среди плакучих серебристых ив, в кухне – гигантский холодильник, набитый продуктами, банками пива и апельсинового сока, в гостиной – кожаные диваны, кресла, лампы из бронзы, телевизор, бар. Обозрев спальню – ложе «кинг-сайз», лиловый ковер, встроенный шкаф с одеждой, крытые шелком стены и зеркало на потолке – Каргин присвистнул и пробормотал:

– Для состоятельных парней со вкусом… Чтоб мне к Хель провалиться!

Квартира, купленная им в Москве, была на порядок скромнее, хоть на нее пришлось угрохать все легионные заработки. С другой стороны, Халлоран-таун все-таки не Москва, размышлял Каргин, задрав голову и любуясь своим отражением в зеркале. Нет, не Москва, не Лондон и не Париж; труба пониже, дым пожиже. Он шаркнул ногой по роскошному лиловому ковру и спустился вниз, разбирать вещи.

Их было немного. Белье, легкий костюм с галстуком и парой башмаков, три рубашки, стопка книг, бутылка с коньяком, бритва и зубная щетка. Еще берет – потертый, выгоревший, цвета хаки, с едва заметными дырочками – там, где некогда была приколота эмблема. Берет был отцовским, служившим Каргину талисманом, подаренным в тот год, когда его зачислили в «Стрелу» – а значит, являлся и памятью о «Стреле». Все остальное, касавшееся его причастности к опальному отряду, хранилось в недрах ФСБ и министерства обороны. Два года после училища, когда он проходил спецподготовку, грыз испанский и английский и дрался в джунглях за Ортегу; еще три года – Школа внешней разведки, французский язык, практика в Лондоне и Париже; и, наконец, «Стрела» – четыре года, Кувейт, Ирак, Югославия, операции в России и в иных местах, победы и неудачи, раны, кровь и пот, гордость и офицерская честь… Все это сейчас покрывалось плесенью в каком-нибудь архиве, вместе с его подпиской о неразглашении; девять нелегких лет, которые – если верить официальным документам – он проваландался в пехотном полку, где-то между Челябинском и Омском.

У самого дна, рядом с бритвой и другими мелочами, лежала плоская кожаная сумочка-кобура на тонком ремешке. Каргин раскрыл ее, полюбовался холодным блеском отточенных звездочек-сюрикенов, потрогал проволочную удавку, память о лейтенанте Свенсоне, и одобрительно кивнул. Оружие неприметное, тихое, но смертоносное… Без оружия он чувствовал себя как бы голым; сказывалась многолетняя привычка, особенно три последних года в Легионе.

Пошарив в холодильнике, Каргин вытащил банку пива, ростбиф в серебряной фольге и круглые маленькие булочки, похожие на бриоши, сделал несколько бутербродов и съел их, прихлебывая из банки и поглядывая на плоскую кобуру. Она являлась военным трофеем; ее, вместе с сюрикенами, он взял на трупе какого-то японца, служившего у Фараха Айдида, правителя Сомали. Айдид расстался с жизнью, как многие из африканских диктаторов, под пулями Легиона, а с ним переселился в лучший мир и взвод охраны. Сопротивлялись они с большим упорством, и рота «би», которой командовал Каргин, лишилась четверых.

Еще был у японца меч, роскошное богатое оружие в лакированных ножнах, но тут уж совесть Каргина забастовала. Сюрикены или, положим, трофейный пистолет – одно, а драгоценный клинок – совсем другое… Не взял он меча, и тот достался Кренне, майору-бельгийцу, башибузуку и кондотьеру, под чьим началом был отряд таких же басурман, редкого отребья, не подходящего для службы в Легионе. Но Легион, в лице полковника Дювалье, ими отнюдь не брезговал: их нанимали для черной работы, платили сдельно и называли то «крысами», то «эскадроном смерти» или «частями поддержки». «Поддерживать» Кренна умел с завидной лихостью и профессионализмом; его солдаты считались отличными диверсантами и мастерами облав, зачисток и акций устрашения. Одно было плохо: они не видели различий между людьми в мундирах и штатской публикой.