Играли вроде жизнерадостно, но заунывно. Подпевали мало. Когда заиграли украинскую — «Ты казала — у неділю», — загорланили все. Хором. Песня что надо. На века. Народная.

Что характерно, еврейские дети в большом количестве. И маленькие, и постарше — разного телосложения. В массе худенькие и чахлые. Но и толстые в том числе. А украинские — сплошь худенькие. Порода. Еврейский ребенок лучше усваивает пищу. Или кормят его особым способом, как гуску на зарез. Впихивают через глотку. А наши: поел не поел — бувай здоров, біжи з хати.

Я, как сторонний, быстренько прошел мимо.

Но за мной увязался член свадебной команды с красной повязкой на рукаве:

— Товарищ, выпейте с нами за здоровье молодых. Приглашаем от всей души.

И так в меня вцепился, клещами не растащить.

Голосит, как скаженный:

— До нас идите, до нас! Усех приглашаем! Увесь Остер гуляет!

И — полное внимание к моей персоне с тыла и с флангов.

Я б, конечно, не должен. Тут только зацепись языком, сразу развернут на полную катушку. Откуда? Кто? К кому? Зачем? Дешевле пойти на поводу и потом незаметно исчезнуть.

В голове мгновенно сложилось: если спросят, скажу, что проездом, по служебной цели.

Зашел в дом. Там вокруг стола группировались некоторые гости. Ясное дело, царило разорение. Тарелки с объедками, бутыли полупустые. Ничего подозрительного.

От фаршированной щучихи в полстола — голова и хвост. Голова тоже нашпигованная, как у евреев принято. А не съели.

Я отговорился, что по ранению крепкого не употребляю. Попросил чистой водички. Мне дали стакан узвара: красный, с калиной, грушами. Как положено.

Я стакан поднял и говорю:

— Спасибо, товарищи. Желаю счастья и спасибо, что позвали за свой стол.

Вошли молодые. Она — здоровая деваха лет к тридцати. Волосы черные, кудлатая. Глаза, правда, красивые. Черные. Жених трохи подкачал ростом и сложением. Но на лицо ничего. Не страшный. Постарше нее. Лет на пять. Масть — светлая, с рыжиной. Глаза разного цвета — один голубой, другой светло-карий. Редкая примета.

И с нее, и с него — описывать словесный портрет сплошное удовольствие. Ни с кем не перепутаешь даже в общих чертах.

За молодыми вошли гости. Наорались, каблуками землю побили, настало время закусить.

И опять оглушили меня своим гырканьем. Но, смотрю, украинцы даже разговор на их языке поддерживают. На шуточки отзываются веселым смехом. Подмигивают.

Тот, что меня за шиворот притащил в хату, громко объявил:

— У нас, товарищи, еще один гость. Он сейчас скажет свое слово. Ша!

Все замолчали.

Я стакан с узваром поднял и говорю:

— Мазл тов, дорогие молодята! Мазл тов на долгие годы!

Через одного от меня сидит старик с пейсами, в засаленном картузе. И как уцелел? В эвакуации, наверно, спасался, место занимал.

И вот он кивает в мою сторону и спрашивает буквально в пространство вокруг:

— Аид?

Я засмеялся.

— Нет. У меня друг из ваших. Он научил. Так что желаю вечного счастья!

Поднялся осанистый человек в хорошем пиджаке. Украинского вида. А там — черт его знает. Иногда с налета не разберешь. И у нас носатые и черные бывают.

— Спасибо на добром пожелании! Вы видите свадьбу. Свадьба получается хорошая, веселая, и вы с нами веселитесь и ешьте-пейте.

Старик, который интересовался, или я не аид, смотрел на меня в упор своими бельмами. То есть глаза у него вроде зрячие, но и в то же время невидящие. Неприятно.

Я на весь рот улыбаюсь и выхожу на двор.

Мужчины курят, дети шныряют, женщины таскают глиняные миски с летней кухни в дом. Время — к темноте.

Я — к калитке боком, боком. Осанистый, который отвечал мне тостом, крикнул в мою строну:

— Товарищ, не спешите! У нас еще не кончилось! Понравилось вам?

— А как же. Сильно. И угощенье сладкое, и водочка горькая, как говорится.

Мужчина подошел вплотную, положил руку на плечо:

— Вот так, товарищ. Вот так. Свадьбу играем всем Остром.

Я пошутил для легкости:

— Поздновато невеста с женихом собрались. Им бы детей в школу вести, а они только записываются.

Мужчина закивал:

— Так у них и были дети. И у нее, и у него. И муж у нее был. И у него жена тоже. Немцы убили с полицаями. А вы с каких краев?

— Нездешний.

— Я точно вижу — военный! Правда ж?

Я неопределенно мотнул головой.

Мужчина заспешил сказать:

— Не спрашиваю, ничего не спрашиваю. Понимаю. Сам воевал. А до войны на ответработе. Теперь вот… Но ничего. Не жалуюсь. Я с пониманием. Ночуйте у нас.

И протянул мне руку для знакомства:

— Файда Мирон Шаевич. Заведую культпросветработой. Верней, временно завхозом в клубе… Сейчас сильно культура нужна людям. После всего.

Я руку пожал.

Подбирал имя для представления, а тут распахнулась калитка и новые, запоздавшие гости зашли на двор с громкими криками приветствия.

Опять загиркотали, засмеялись кругом. Я юркнул за забор, на улицу.

И что за нация такая! Допустим, твоих поубивали. И детей. А ты свадьбу гуляешь. На глазах у всех. И все тоже хороши. Пьют, жрут. На аккордеоне пиликают — жилы тянут.

Во мне, будем откровенны, говорила злость. Но я себя не сдерживал.

Не сегодня завтра упекут к черту на рога, в голую степь и снег, ты манатки собирай, узлы вяжи, золотишко распихивай по тайным местам. А они женятся. И детей сколько бегает. И смеются. И петушков на палочке сосут. Сладко. Хотите, чтоб сладко было? Будет. Обязательно будет. Не то сейчас время, чтоб не сладко.

На Фрунзе к землянке я не пошел. Завернул на сто восемьдесят градусов.

Подвод пять сменил. Несколько полуторок. Подвозили — денег не брали. Свои хлопцы, украинцы.

Взял курс на Рябину.

Рябина была живая. Центральная часть — Полотняновка — пустая. Но собаки брешут, гуси ходят. Люди на работе, в колхозе.

Настроение мое немного улучшилось.

Я уехал в Харьков в возрасте восемнадцати лет — по комсомольскому направлению. Отец постарался правдами и неправдами.

Принес направление в хату, вроде откопанный клад.

Говорит:

— Уезжай, сынок, в Харьков. Тут все равно не жизнь. И не будет.

Я и не собирался. Будем откровенны: учился средним образом. Голодный, холодный. Ходил в школу пешком восемь километров. Я больше любил и знал природу. Наш учитель первого класса Диденко меня за это ценил. Я доходчиво рассказывал сверстникам, что смена времен года наступает обязательно и всегда, надо только знать про это. И не пугаться, что холодно. Или дождь. Или жара.