неправду – правдой»[61]. Именно эта установка побудила Вертова снимать «поэзию машины», чтобы в единстве человека и машины обнаружить новую социалистическую личность. К концу 1950‐х годов советские фотографы обратились к индустриальной тематике, стараясь захватить жизнь «врасплох» в ее предполагаемой искренности. В первом номере возрожденного «Советского фото» Яков Гик, редактор «Огонька» и «Литературной газеты», громил «иных фотокорреспондентов», которые «предпочитают не наблюдать жизнь и фиксировать ее проявления, а самые эти проявления „организовывать“ в удобном для себя виде»[62]. В следующем выпуске «Советского фото» один из авторов, озаглавивший статью через отсылку к Вертову – «Чего не видел фотоглаз на заводе», убеждал фотографов «расширить „ассортимент“ производственных снимков», чтобы запечатлеть подлинную личность советского человека в его взаимодействии с инструментами, машинами и продуктами собственного труда[63]. В следующие годы Семен Фридлянд, Всеволод Тарасевич, Юрий Кривоносов, Николай Рахманов и другие фотографы, сотрудничавшие с иллюстрированными и специализированными журналами, такими как «Огонек», «Юность», «Смена» и «Советское фото», существенно расширили набор приемов, композиций, перспектив и ракурсов, предложив новое видение социализма как сложного сплава коллективов, индивидуальных тел, машин и мира природы. Семен Фридлянд (1905–1964), занимавший видное положение в советской фотографии 1920‐х и 1930‐х годов, в середине 1950‐х назначенный заведующим отделом фотографии в журнале «Огонек», а в 1959 году выбранный членом редколлегии «Советского фото», был одним из инициаторов радикального сдвига в советской фотографии. Его снимок, опубликованный в номере «Огонька» от 15 июля 1956 года, являет собой пример новой культурной логики, определявшей советских людей через их отношения с машинами (ил. 1.1).

Эту фотографию Фридлянд сделал для специального выпуска «Огонька», посвященного промышленному преобразованию Сибири в советскую эпоху. Чтобы показать лицо новой, советской Сибири, Фридлянд сделал серию заводских фотографий, включая снимок двух рабочих новосибирского завода, производившего оборудование для электростанций в Сибири[64]. Фридлянд, в 1920‐е годы и в начале 1930‐х критиковавший авангардную фотографию, сам в данном случае прибег к некоторым ее приемам: необычной перспективе, ракурсу, освещению, – поместив рабочих в рамку, образованную ротором турбогенератора. Этот технический объект выполняет функцию линзы, акцентирующей внимание на их принадлежности к рабочему классу, и, что еще важнее, отсылает к биополитике постсталинского периода, когда природу планировалось преобразовать в социалистический ландшафт прежде всего за счет тандема человека и машины.

Ил. 1.1. Семен Фридлянд. Новосибирский завод по производству турбогенераторов: обмотка ротора турбогенератора. 1956 год. Фотография из собрания Денверского университета (Dalbey Photographic Collection).

Понимание труда как процесса, в ходе которого машины помогают советским людям найти себя, составляло важный элемент логики советской культуры в постсталинскую эпоху. Помещая в новый контекст риторические фигуры времени первой пятилетки, после Второй мировой войны на десять лет отступившие в тень, официальные советские издания с середины 1950‐х годов объявили техническую грамотность новым культурным фронтом, от которого зависело развитие социалистического общества. «Машина – твой друг», «За освоение новой техники» и другие подобные лозунги все чаще мелькали в советских агитационных и дидактических текстах[65]. Эта пропаганда и связанный с ней дидактический дискурс, которые возникли как отклик на многочисленные постановления партии и правительства, нацеленные на ускорение технического прогресса в СССР и построение «материальной базы социализма», наполнили советское культурное пространство производственными идеями. В июне 1956 года, через несколько месяцев после развенчания Хрущевым культа личности, директор одного из московских техникумов обратился к советской молодежи: «Грандиозные задачи стоят в шестой пятилетке [1956–1960. – А. Г.] перед советским народом. В эти годы появятся машины, станки, прессы, аппараты и приборы новых типов. Нашим заводам потребуются тысячи высококвалифицированных слесарей, фрезеровщиков, токарей, конструкторов-чертежников, специалистов многих других профессий»[66].

Как на риторическом, так и на идеологическом уровне «советскость» («перед советским народом») в этом обращении отождествлялась с овладением техникой; автор призывал читателей «Смены» связать свое профессиональное будущее с машинами, чтобы обеспечить непрерывное развитие социалистического общества (упоминание шестой пятилетки). Апеллируя к миру современной техники, официальные дискурсы создавали образ советского общества – прогрессивного, технократического и индустриализованного государства, состоящего из рациональных социалистических субъектов. Школьное образование, СМИ, государственная сеть кружков прививали молодежи страсть к технике как характерную черту советского человека. Риторика популярных научных и технических изданий укрепляла такое восприятие – в качестве примера приведу цитату из журнала о любительском проектировании и моделировании: «Если вас серьезно влечет космическая техника и освоение космоса, если вы избрали путь от модели ракеты к космическому кораблю – помните, что это долгий и напряженный труд»[67]. Процитированные слова принадлежат Юрию Столярову, стороннику интенсивного технического обучения школьников, автору многочисленных книг и статей об инженерно-техническом образовании, основателю специализированного журнала «Моделист-конструктор», главным редактором которого он оставался с 1962 по 1992 год. Материальные предметы – «модель ракеты» и «космический корабль» – указаны как ориентиры, между которыми советских подростков поощряли мыслить свой жизненный путь, и как «кирпичики» в здании социализма. Эти примеры, типичные для советского производственного культурного языка, иллюстрируют настойчивое стремление осмысливать общество через машины. Такая форма социального воображения – своего рода возвращение к «Энтузиазму: симфонии Донбасса» Вертова, где рабочие фактически танцуют вокруг машин, – играла важнейшую роль в позднесоветском обществе как средство культурной мобилизации тех советских людей, кто искренне верил в социализм и стремился достичь его посредством освоения дружественных машин[68].

В тексте Столярова отчетливо прослеживается дух, пронизывающий производственный язык советской культуры и определяющий взаимодействие между советскими людьми и их материальным окружением. Советский человек мыслился как творческий субъект, как представитель вида homo creativus. Советская идеология трактовала творческие способности как одно из неотъемлемых свойств социалистической личности. Начиная с Ленина, утверждавшего, что «социализм живой, творческий, есть создание самих народных масс», советские философы, политологи и активисты не уставали повторять, что умение создавать новые смыслы и вещи – характерная черта людей, живущих в социалистическом обществе[69]. Показательно, что и физический труд советская пресса описывала теми же словами, что творческие усилия художников, поэтов и композиторов[70]. Идеологическое определение советского субъекта как «творческой» личности подразумевало господство человека над материальным миром, а советские технические журналы – входившие в число главных рупоров производственного языка – обращались к читателям как к поколению «творцов и искателей»[71].

В советском контексте «творчество» ассоциировалось с ролью Прометея, преобразующего мир, который ждет преобразования[72]. Такой взгляд соотносился с одним из эталонов советского человека как сознательной, рациональной и свободной личности, способной управлять материей и перестраивать ее. Технократический, производственный язык советской культуры нашел отражение в фантазиях советских мыслителей, мечтавших о разных вариациях слияния человека с машиной как необходимом условии прогрессивного коммунистического общества. Пожалуй, самый яркий пример – попытка Генриха Альтшуллера создать теорию решения изобретательских задач, чтобы ускорить эволюцию техники и общества.

Триз: Генрих Альтшуллер и его диалект советского техноутопизма

Генрих Альтшуллер (1926–1998) –