Поначалу, при отсутствии в первые дни революции «специфической атмосферы цареубийства», царю, казалось бы, ничего не угрожало. 7 марта А. Ф. Керенский в ответ на призывы: «Смерть царю…», заявил в Московском Совете: «Временное Правительство взяло на себя ответственность за личную безопасность царя и его семьи. Это обязательство мы выполним до конца. Царь с семьей будет отправлен за границу, в Англию, я сам довезу его до Мурманска».

Временное Правительство действительно могло настоять на отъезде императорской семьи в Англию, но давление Советов с каждым месяцем усиливалось, и не помогло даже то, что Чрезвычайная Следственная Комиссия не обнаружила никаких доказательств тех преступлений, которые приписывались Николаю II молвой. Как отмечал в тот период Керенский, «не найдено ни одного компрометирующего документа, подтверждающего, что царица и царь когда-либо собирались заключить сепаратный мир».

Явное равнодушие к судьбе царской семьи выказала и Англия, которая не обостряла этот вопрос перед своими союзниками в лице Временного правительства. В итоге во все более накалявшейся обстановке после июльских событий 1917 года царь с семьей оказался не в Лондоне, а в Тобольске, и произошло это прежде всего в силу боязни деятелями Временного правительства возможной «монархической контрреволюции».

На самом деле, как показал в своем труде Мельгунов, «никаких реальных планов освобождения» царской семьи в монархических кругах не разрабатывалось, и реально ничего не было сделано». По сути, монархисты тоже предали своего императора, особенно в период после Октябрьского переворота, который, как правильно указывал автор, завязал «узел екатеринбургской трагедии».

Настоящая опасность нависла над императором и его семьей после разгона большевиками Учредительного собрания. Бывший царь, наряду со своим братом великим князем Михаилом Александровичем, остался единственным реальным знаменем возможной контрреволюции против власти Советов. Брестский мир, который резко осудили якобы германофилы Николай II и Александра Федоровна, усугубил ситуацию. Помощь в спасении царской семьи действительно могла прийти тогда от немцев, но даже саму возможность этого отметали арестованные. Государыня заявила: «…я предпочитаю умереть в России, нежели быть спасенными немцами… Что может быть обиднее и унизительнее, чем быть обязанными врагу…» Вот так выражала свои наболевшие мысли бывшая «гессенская принцесса».

Немецкая сторона, ничуть не желавшая восстановления в России сильной императорской власти, делала лишь слабые увещевания большевикам и вполне удовлетворялась заверениями, подобными тому, которое сделал советский посол в Берлине А. А. Иоффе, «что ни против одного из членов императорской семьи ничего не будет предпринято». Мельгунов прав: если бы немцы жестко потребовали освобождения царя, то большевики вынуждены были бы принять это требование беспрекословно. Историк опровергает версию генерала В. И. Гурко, что большевики расстреляли царскую семью после того, как немецкая сторона якобы потребовала ее скорейшей передачи в руки германских властей. «Немцы, – писал историк, – в дни убийства Мирбаха больше интересовались хлебом и сахаром на Украине и нефтью на Кавказе, нежели монархом, который должен был возглавить национальное движение и находился в заключении в Екатеринбурге».

В итоге цепь предательств – от аристократов-заговорщиков, буржуазных деятелей и масонов, завоевавших власть в Феврале 1917 года, до «безвольных монархистов» и беспринципных немецких политиков, думавших только о собственной военной и экономической выгоде, – и привела в конце концов к екатеринбургскому кошмару, пророчество о котором сделала еще в 1910 году юродивая и ясновидящая Марфа. Когда к ней в Царицын приехала Александра Федоровна и спросила ее о своем будущем, та подожгла 8 кукол и воскликнула: «Вот ваше будущее! Все вы сгорите! Я вижу кровь… Много крови…»

Как профессиональный историк, Мельгунов всегда опирался только на факты, считая, что «толкование догадок – занятие довольно бесплодное». В условиях «недостаточности улик» он пришел к выводу, который сегодня уже вполне можно оспорить на основе новых документальных доказательств. По мнению автора, не было заранее составленного единого «московского плана» по устранению представителей дома Романовых, а екатеринбургская трагедия – это скорее преступление партийных изуверов, а не «дьявольский замысел, задуманный в центре и планомерно им осуществленный». И даже особая роль Ленина в этих событиях подвергалась им сомнению: «В действительности позиция Ленина в эти дни была иной: он полагал, что в случае крушения большевизма тактически выгодно содействовать восстановлению реакционной монархии».

На самом деле единый замысел, конечно, был, и не назвать его «дьявольским» весьма затруднительно. Далеко не случайно жертвами красного террора пали в ночь с 12 на 13 июня 1918 года под Пермью в Мотовилихинском районе великий князь Михаил Александрович, в ночь с 16 на 17 июля 1918 года в Екатеринбурге – царская семья в полном составе, в ночь с 17 на 18 июля 1918 года под Алапаевском – великая княгиня Елизавета Федоровна, великий князь Сергей Михайлович, сыновья великого князя Константина Константиновича – Игорь, Иоанн, Константин, князь В. Палей, а также сопровождавшие их лица. Позднее, в феврале 1919 года, в Петропавловской крепости были расстреляны великие князья Павел Александрович, Николай Михайлович, Георгий Михайлович и Дмитрий Константинович. И хотя этот план осуществлялся довольно длительное время, основные претенденты на царский престол были уничтожены всего лишь за месяц с небольшим.

Что касается событий в Екатеринбурге, то в их преддверии, в начале июля 1918 года, член президиума Уралсовета Исай Голощекин (партийная кличка «Филипп») уезжает в Москву, где живет на квартире Я. М. Свердлова. Именно в эти дни при участии Ленина, как подтверждал позднее в своих дневниках Л. Д. Троцкий, и было решено ликвидировать царскую семью, но сделать это так, будто решение о ликвидации приняли местные власти без указаний из центра в условиях приближения к городу белогвардейских частей.

13 июля по прямому проводу состоялся продолжительный разговор председателя Уралсовета с В. И. Лениным по поводу «военного обзора и охраны бывшего царя». А через три дня, 16 июля, в Москву ушла таинственная телеграмма, которая была найдена лишь недавно. Она была послана из Екатеринбурга кружным путем – через главу Петросовета Г. Е. Зиновьева – на адрес «Свердлову, копия Ленину» и принята 16 июля в 21 час 22 минуты, за несколько часов до расстрела: «Из Екатеринбурга по прямому проводу передают следующее: сообщите Москву, что условленный с Филипповым (Голощекиным. – С. Д.) суд по военным обстоятельствам не терпит отлагательства, ждать не можем. Если ваше мнение противоположно, сейчас же вне всякой очереди сообщите. Голощекин. Сафаров. Снеситесь по этому поводу сами с Екатеринбургом». Подпись – «Зиновьев».

Лишь в 1968 году А. Акимов, работавший в охране Ленина, рассказал, что в тот же день по поручению Я. М. Свердлова он отнес на телеграф на Мясницкой улице телеграмму с утверждением решения Уралсовета СНК и ВЦИК за подписью Ленина и Свердлова. Для конспирации Акимов, угрожая пистолетом, забрал на телеграфе не только копию телеграммы, но и саму ленту.