Во второй раз за последние пять секунд она протянула Вере руку, а Вера, у которой все силы уходили на борьбу со слезами, не смогла этот жест проигнорировать.

— Спокойной ночи и спасибо, что проводили, — сказала мне Серебряная и ушла в своих розовых босоножках в темноту на другой стороне улицы. Там светился зеленоватым светом подъезд выложенного плиткой жилого дома. На его фоне и возникла на мгновение полосатая гвоздика. Щелкнул замок, блеснули стекла, сверкнула хромированная сталь — и девичий призрак исчез.

Все длилось не более нескольких секунд и внезапно закончилось. Я вернулся на тротуар и встретился взглядом с Верой. Ее глаза, старочешские, незабудковые, плавали в потоке влаги. И опять мне не пришло в голову ничего более остроумного, чем предложить все тем же сомнамбулическим голосом:

— Ну, иди!

Она послушно двинулась с места, но руку в моем кармане, как привыкла делать, не спрятала. Какое-то время мы шагали молча; мои мысли все еще были целиком поглощены полосатой гвоздикой, видением русалки. Водяной лилии. Вера пропищала тоненько:

— Кто это?

Кто такая барышня Серебряная? При одном только звуке ее имени мое сердце пронзал ножик нежности. Два этих слова, слитые воедино: «барышня… Серебряная…» казались мне верхом совершенства. Квинтэссенцией чего-то. Я знал, что поддаюсь иллюзии, потому что мне уже было гораздо больше семнадцати. Но это меня не беспокоило. Иллюзия, ты прекрасна. Останься со мной! О Вере я и думать позабыл.

Она сама напомнила о себе.

— Так ты мне ответишь? — послышался голосок, рассказывавший о своей обладательнице-доброй душе абсолютно все. А потом я услышал собственный голос, чужой, отсутствующий, который произносил:

— Знакомая Вашека Жамберка. Я должен был зайти к нему после обеда, я же тебе говорил. Мы редактировали его статью. А она тоже зашла, и мы втроем отправились искупаться.

Вера молчала. Потом лоретские колокольчики, совершенно для того не предназначенные, попробовали вызвонить ехидную мелодию:

— Почему же Вашек не проводил ее сам, раз это его знакомая?

— Ему плохо стало. Он домой ушел.

Она опять замолчала. Мне тоже не хотелось разговаривать. Вместо того, чтобы объясняться, я был нем, как могила. И в эту могилу я бесстрастно укладывал Верушку. Не такая уж она страшная, эта могила. Люди в ней обычно выживают. На сцене Вера солировала, а вот в жизни ее уделом был кордебалет. В жизни солировала другая девушка, прекрасная барышня Серебряная.

Эта фамилия буквально сводила меня с ума.

Вера первая нарушила молчание:

— И она потеряла сережку?

— Тогда почему же на ней не было второй? — вопросил, хныкая, хрупкий сыщик. Ох уж эта мне женская наблюдательность! Я допустил просчет, как и любой убийца. Ну и ладно!

— Не знаю. Может, она ее сняла и сунула в сумочку.

Тишина. Вера грустно шла вперед, и я заметил, искоса поглядев на свою спутницу, слезу-бриллиант, дрожавшую на кончиках ее ресниц. Стоило только взять девушку под руку и что-нибудь зашептать, все равно что, лишь бы зашептать — и она бы расплакалась; стоило мне немножко постараться — и слезы унесли бы с собой горе, и она наконец обняла бы меня за шею, и все было бы в так называемом порядке. Именно поэтому я не взял ее под руку и ничего не зашептал.

На углу улицы она остановилась.

— Карличек…

— Что?

— Почему ты меня опять обманываешь?

Я не привел ни единого разумного довода. Я действительно имел такую привычку, но и она привыкла, что я всегда хотя бы признаюсь в своем обмане. Сейчас я рассчитывал на то, что мое молчание выведет ее из себя.

— Думаешь, я не знаю, чем ты там занимался? — воскликнула она истерически. — Думаешь, я такая дура? Да, я дура, но не такая!

О степени ее наивности я с ней спорить не намеревался.

— Ты, конечно, уже забыл, — продолжала она, и истеричность мгновенно сменилась печалью, — но передо мной ты тоже падал на колени. Причем на том же самом месте! Этот спектакль ты разыгрываешь перед каждой, да?

Я пожал плечами, как герой гангстерского фильма, и направился к ее дому. Да, Верушка, разыгрываю, ну и что с того? У всех есть своя проверенная методика. И нечего тут злиться. Каблучки за моей спиной снова зацокали.

— Карличек! — в ее голосе звучала настойчивость. — Ты что… ты что, меня больше не… я тебе безразлична, да?

И снова я не стал ни спорить, ни соглашаться. На тротуаре лежал сигаретный окурок, ало прожигавший ночной сумрак. Я машинально удлинил свой последний шаг и затоптал огонек. Вера вздохнула.

— Зачем ты это сделал?

— Что?

— Зачем ты затоптал сигарету?

— Зачем? Не знаю. Просто так.

— Ну уж нет. Ты что-то подразумевал.

Я равнодушно посмотрел ей в глаза, и — черт знает, почему! — мне стало жаль ее. Бедная девочка. Помириться с ней, что ли? Но это может не понравиться барышне Серебряной. Девушки жуткие эгоистки. Никогда не хотят ни с кем делиться. Идеальная барышня Серебряная наверняка окажется идеальной эгоисткой. Нет, мне больше нельзя было мириться с Верой. Самое милосердное, что я мог сделать сейчас для нее, это нанести мгновенный coup de grace.

— Это бессмысленно, — сказал я.

— Что бессмысленно?

— Продолжать наши встречи.

— Но ведь… Карличек…

— Бессмысленно.

— Карличек! Не говори так!

— Прощай, Вера. Для нас обоих будет лучше, если мы расстанемся. Причем прямо сейчас.

Эти традиционные формулы я произносил под аккомпанемент надрывного Вериного плача. Однако ее подъезд был уже совсем рядом.

— Карел! Пожалуйста!

— Прощай, Верушка. Не держи на меня зла.

Я развернулся и попытался быстро удалиться, но каблучки снова пришли в движение.

— Карличек! Подожди!

Она догнала меня и схватила за руку. Незначительное усилие, и я высвободился.

— Иди домой, Вера. Не ходи за мной.

— Но не можешь же ты меня вот так… Карел! Карличек!

Я улыбнулся ей улыбкой героя первомайского плаката.

— Ступай домой, Верушка!

Я увидел еще, как она резко отвернулась и прижалась лбом к стене дома. Веру сотрясали рыдания. Я быстро скрылся за углом и там (на всякий случай) перешел на бег, устремившись к Нусельской лестнице. Но она не гналась за мной. Завтра наступит черед телефонных звонков, писем, написанных изящным почерком и полных просьб, требований и молений. Но самое страшное было уже позади.

И только когда я уже спускался в лунном сиянии по ступеням лестницы, у меня от всего этого защемило сердце. Но не то чтобы очень. Бальзамом служила сладкая награда за мое предательство, девушка с глазами черными, как антрацит. Я остановился; лунное брюхо почти касалось города подо мной, и я вдруг вспомнил, что именно здесь, на этой романтичной лестнице, и закрутилось все у нас с Верой. Или — или все-таки где-нибудь в другом месте? Что ж, очень может быть. Я уже не был уверен. Возможно, это была только лунная ассоциация, а могла ведь быть какая-нибудь другая, и место могло быть другое. Но здесь мы с Верой точно проходили, мы шли тогда в ее однокомнатную квартирку, и там она потом наивно выспрашивала меня, не считаю ли я ее продажной женщиной. Наша любовь, видите ли, случилась через два дня после знакомства, а у Веры был этакий своеобразный трогательный комплекс: вдруг я думаю, что она готова переспать с первым встречным только потому, что она танцовщица? Она рассказала мне историю, положившую начало этому комплексу: мы завтракали, я лопал яичницу, поджаренную мне щедрой рукой нереализовавшейся домашней хозяйки, и Вера была в бирюзовом халатике, привезенном ею из Парижа, причем ни там, ни дома она так и не поняла, что этот халатик чужд ее сексуальной идеологии, потому что сшит для дешевых проституток. Она всегда была не слишком-то сообразительна, милая Верушка… и вот как раз в этом халатике она и поведала мне свою историю, нет-нет, вовсе не для того, чтобы позабавить меня: на полном серьезе, совершенно не ощущая комизма происшедшего с ней случая. Рассказ должен был послужить иллюстрацией того, что Вера Каэтанова — не какая-нибудь там босоногая легкомысленная муза, а самая что ни на есть приличная молодая женщина, а ее поведение в последние два дня объясняется исключительно тем, что она меня искренне любит. В ее истории фигурировали наши чехословацкие дипломаты из Парижа. Один такой дипломат… то ли советник посольства, то ли первый секретарь, то ли даже атташе по культуре, короче говоря, некая редкая птица в этом роде… ждал ее после спектакля возле театра в «татре-603» — отвезу, мол, на какую-то вечеринку в чью-то честь в какое-то посольство; но едва они сели в машину, как он полез ей под юбку — прямо на заднем сиденье. Вера совершенно обалдела и, не имея ни малейшего понятия о том, как вести себя с нашим дипломатом в такой ситуации, влепила ему после короткого раздумья старомодную пощечину. Культурный атташе перетрусил и спросил смущенно: «Извините, но вы же танцовщица! Или я ошибся?» Наверное, перепугался, что по ошибке атаковал сотрудницу министерства внутренних дел.